Читать книгу "Родина моя, Автозавод - Наталия Ким"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Володька ситуации не вынес, съехал к какой-то бабе, а поскольку в скором времени преставился начальник жэка, то передислоцировался к своей давней пассии, и там они очень пили и варили какую-то дрянь, в результате родной отец ходил разгонять этот притон, – это более-менее все, что я слышала в конце 90-х про эту историю, то есть я еще слышала, что умерла тетя Надя и Симка со своим милиционером съехали куда-то за город, потому что Владимир-старший стал начальником какого-то там ЧОПа и прилично зарабатывал.
Встретила много лет спустя Володю-маленького, еле узнала. Поздоровалась, была послана на все имеющиеся буквы алфавита на все стороны света страшным беззубым стариком, едва ли на десяток лет старше меня.
– Кого понесли-то?
– Лесапалну.
– А, управдомшу… Ну, воздух чище будет!
Налеза (Начало Ленинских Заводов) Павловна, кратко Лесапална, была учительницей химии на пенсии и вдовой управдома. Я считала, что «управдом» – это фамилия, и один раз сочувственно спросила у бабушки, как его звали. «Николай Иванович Шульга», – ответила бабушка и почему-то поежилась. «Николай-Управдом Шульга или Николай Иванович Шульга-Управдом?» – пыталась уточнить я и не понимала, почему родители хихикают. Много лет спустя, провожая гроб с Лесапалной, я узнала от ее внучки, что покойный Шульга был особистом и познакомился с будущей женой на работе. Управдома я никогда не видела – он умер, когда я была совсем маленькой, но ужас и отвращение, которые рисовались на лицах соседей при поминании его должности, мне запомнились.
Лесапална являлась мне в одном и том же страшном сне – мы с бабушкой стоим у лифта, ЛП выходит из своей квартиры в неизменном зимой и летом зеленом пальто с плюшевым в проплешинах воротником, на руках у нее болонка с гноящимися вечно фиолетово-коричневыми веками (за два десятилетия их сменилось три штуки, и каждую звали на «ч» – Чапа, Чуня и Чара), и пронзительно скрежещет: «Наталья! выпрямись! ты же девочка! будущий пионер! пионеры не горбатые! никому не кланяются! кому ты кланяешься?! может быть, боженьке? Валентиниванна, вы ей про боженьку не рассказывайте! боженька вас от лагеря не спас!!!»
Я боялась, моя святая бабушка тихо советовала не обращать внимания, а лучше пожалеть: «Очень она несчастная, детонька, очень ее жалко, ее же все ненавидят, делать нечего, вот она и разоряется. Ты о ней помолись. А что она про Боженьку так – потому что ей самой очень хочется Ему что-то сказать, а только лай выплевывается, это ж страшно так жить».
С 1978 (когда меня впервые стали выпускать гулять во двор одну) по 91-й год (пока замуж не вышла) мне казалось, что Лесапална только и делает что следит в дверной глазок и поджидает, когда я выйду на лестничную клетку, чтобы немедленно высунуться и начать орать. Ее интересовало и не устраивало все – колготки гармошкой («неряха, будущий пионер»), цвет моего портфеля («говняный»), прическа («как у монашки», позже – «как у шалавы»), глаза («жидовские», «вражьи»), выражение лица («как помоев нажралась», позже – «как отсосала в подворотне»), собака («ссыт в лифте!», «жидовская», «блядская»), велосипед («буржуйский»). Отдельных эпитетов заслужил мой «хипповский» прикид – как многие, тогда я рядилась (до «системных» настоящих хиппи нам, деткам из интеллигентных семей, было как до Луны) в длинные юбки, цепляла на длинные волосы хайратник, сшила себе ксивник и ксиводан из старых папиных джинсов, носила бисерные фенечки и разрисовывала подъезд пацификами. Летом я еще и ходила босиком, а вслед мне неслись «потаскуха», «урловая соска» и почему-то «подзаборная японская наймитка». Я пыталась аргументированно доказать, что наймитки любых стран вряд ли могут считаться подзаборными, раз уж они наемные и на окладе, но какое там, к словам прибавлялись еще и плевки, так что я спешно убегала.
Лет с двенадцати меня начали провожать домой мальчики, лет с тринадцати я целовалась с ними в подъезде, лет с четырнадцати курила и пила там же портвейн. Лесапална была на страже. Она стучала на меня родителям и вызывала милицию. В одно время я дружила с братьями-близнецами, один из них носил усы, а второй за мной ухаживал. Раз возвращаюсь поздно домой, там сидит мрачная мама и по телефону рассказывает своей подруге о визите Лесапалны: «Смотрю – идет! с одним! уссатым! Курит, дрянь! Я ей культурно – она меня хуями! Вечером смотрю – идет опять! с другим уже! Как меня увидела – развернулась и пошла! А потом смотрю из окна – она с двумями! Это ж че делается-то, а? Я тебя, Ира, спрашиваю – ты кого растишь, ты хоть знаешь?! Да что с вас, жидовни урловой, взять-то, вот погоди, принесет тебе в подоле» – и т. д.
К моим пятнадцати годам Налеза меня конкретно достала, наступило время решительных действий, требовался повод, который себя ждать не заставил: вхожу в подъезд, а из лифта вылетает белая заплаканная мама – Лесапална прибежала к ней и сказала, что видела из окна, как меня сбила машина. На самом деле меня, понятно, никто не сбивал, но пробежала я перед жигуленком опасно, он мне сильно гудел в спину. Я перекурила это дело и пошла домой, а тут и мама, и хлоп мне по морде! На маму я не обиделась – уж очень она переживала, и решила, что пора. Я набрала в шприц содержимое двух яиц и ночью впрыснула под дерматин, которым была обита входная дверь Лесапалны, местах в двадцати. Не помню уж, кто меня этому научил, но через неделю подойти к двери было невозможно – яйца стухли и благоухали, жители требовали принять меры и делали это с полным правом и большим наслаждением. Лесапална была уже в годах и долго не могла понять, в чем дело, потом сосед благополучно ободрал дерматин и вынул воняющую труху из каркаса двери. ЛП бесилась, подозревала всех – за долгую жизнь она успела нагадить всем вокруг, – но почему-то меньше всех меня, а я была довольна.
Удивительным образом она заткнулась, когда увидела меня с пузом. «Ты, что ли, брюхатая?.. Надо же!.. и кольцо есть? иди ты… а муж кто? студе-ент? химик? а кто? Фи-ло-лух? тьфу ты, ну че от вас, мурла буржуйского, ждать! Ну что ж, значит, замужем – видать, нормальная становисся!» Когда народилась моя старшая дочь Ксюша, то самым нежданным подарком были красные гвоздики и просроченная шоколадка, преподнесенные Лесапалной моему обалдевшему от вида дарительницы (лысина, жесткие усы, бельмо, красный халат, протертый до такой степени, что через него можно было бы читать, вонючая болонка на руках) мужу-филологу.
С этого момента я перестала ее бояться.
Мне было уже тридцать, а ЛП все звонила мне по телефону чуть не ежедневно. Она просила, чтобы мой муж (уже второй – и не филолог, а программист) починил ей телевизионную антенну или заклеил окна, чтобы я сходила за валидолом, вызвала ветеринара для издыхающей очередной Чучи. Мы ежедневно бывали в этой чудовищной комнате (квартира коммунальная, но во второй комнате никто не жил годами), смрад грязной старости и старой бедности. Лесапална почти ослепла. Я отмачивала ее ноги в теплой воде и пыталась стричь огромные заскорузлые ногти, смазывала репейным маслом лысину и стирала у себя в машине постельное бельецо. Мы с подругами мыли ей окна и полы, меняли занавески. Я все пыталась выяснить, где внучка – как-то с детства я знала, что детей нет, а внучка где-то живет у другой бабушки. Да нахер я сдалась внучке, говорила ЛП, я ее и не видела-то лет двадцать. Одна ты у меня и есть, да вот муж твой, вот же повезло-то тебе, жопе шершавой, не заслужила же! Я вот Колю заслуживала, я его сделала, я его вырастила и человеком обучила казаться, он подо мной всю жизнь прожил, да как прожил – до сих пор люди вспоминают и боятся! Мы дружные были, всякую сволочь ненавидели одинаково…
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Родина моя, Автозавод - Наталия Ким», после закрытия браузера.