Читать книгу "Азбука легенды. Диалоги с Майей Плисецкой - Семен Гурарий"

Если человек свободен, он, тем не менее, должен даже в быту, в каждодневном «мельтешенье», все равно обозначать для себя пределы свободы.

Конечно, абсолютной свободы нет, с этим я согласна. Но люди, которые не жили в той нашей жуткой тоталитарной системе, они не могут понять, как мы жили. Когда молодая солистка Большого театра Светлана Захарова меня как-то недавно спросила, почему запрещали «Кармен», я должна была бы ей все объяснять сначала. И даже если все-все объяснить, это ничего не даст. Выросло новое поколение другой формации.

И потом, как говорят в Германии, каждый человек должен упасть на свой собственный нос. На чужих ошибках мало кто учится.

Только на своих. Ведь все думают, я не такой, я особенный, у меня все будет по-другому. А потом наступают разочарования и так далее.

Вероятно, поэтому так мучают многих людей, осознанно или неосознанно, мысли о некоей незавершенности своей жизни, своих устремлений: вот это я не сделал, вот это не свершилось…

Это уже характер. Меня кто-то спросил: жизнь – это эскиз? На сто процентов нет. Многое я сделала в своей жизни вопреки обстоятельствам. Казалось, можно быть довольным – преодолела. И все-таки многое свершилось в силу разных причин несколько поздновато. Даже Бежар как-то сказал в сердцах: «Эх, если бы я знал Майю на двадцать лет раньше, мой балет был бы другим…» Поэтому, размышляя о незавершенности любой жизни, я, в который раз, мыслями возвращаюсь к Парижу, к жизнеощущению парижан, олицетворяющему для меня вневременную открытость миру. Возможно, я идеализирую, но мне кажется, что все в этом городе сплелось воедино – прошлое, настоящее, будущее – и что это не просто парижане, а жители всей планеты, которые на парижском «перекрестке» просто встречаются, обмениваются и «переваривают» самые различные направления жизни и искусства. Где всё (и, кстати, в балете тоже) перемешалось. И не требует никакой завершенности. Ее и не может быть, так как процесс этот вечный, как сама жизнь, перетекающая от одного поколения к другому. И это нормально и замечательно, что нас, передовых, так сказать, европейцев одинаково восхищают теперь танцоры из Китая и Японии, Филиппин и Кореи. Разумеется, европейское мышление, культурные традиции по-прежнему сильны, но сегодня это лишь часть всемирных процессов. Я говорю, разумеется, о балете. Конечно, в Европе тоже всякие «загибы» есть. Скажем, произведения французского композитора, парижанина Пьера Булеза, это для меня вовсе не Париж. И даже, простите, не музыка.

Несмотря на постоянное и пристальное внимание к нему и его творчеству журналистов?

Журналисты, или медиа, как сейчас говорят, создают так называемых кумиров порой из-за своей заполитизированности, групповщины. Они чаще всего «специалисты» во всех областях. Особенно в искусстве. А на деле – просто выскочки. Это я говорю вне всякой связи с Булезом. Есть, скажем, на русском телевидении такой Вульф. Он просто врет с телеэкрана. Например, про то, как во время прогулки с балериной Ириной Колпаковой та ему якобы сказала то-то и то-то, а на поверку оказывается, что она даже и не знакома с ним. Или как актера Евгения Урбанского пригласили на главную роль в фильм «Коммунист», хотя общеизвестно, что его никто не приглашал, а он сам напросился на эту роль. Если уж ты рассказываешь с экрана, то хотя бы правду не надо подтасовывать. Мелочи? Но с таких мелочей начинается вседозволенность во всем. Любой может интерпретировать факты со своей колокольни. Словом, второй Мюнхгаузен. Но с каким видом! С каким апломбом! И с какой тенденциозностью! Беллочка Ахмадулина когда-то даже написала: «Чтоб в беззащитную посмертность пытливо не проник Виталий Вульф».

Разумеется, существует во всем мире и профессиональная журналистика, более или менее поддерживающая и оценивающая явления и людей по справедливости.

Критикуют или восхищаются не только журналисты, но и коллеги. Вам наверняка встречались люди, «питавшиеся», если можно так выразиться, негативом, злобой, завистью. И как только эта почва исчезала, они быстро исчезали из поля зрения или даже физически умирали.

Очень может быть. Но я бы не обобщала. Все это так индивидуально.

Как сказано у поэта: «От других мне хвала – что зола. От тебя и хула – похвала». Существует ли белая зависть?

Зависть одна. Ни черной зависти, ни белой не бывает. Это от природы: человек рождается с завистью или без. Мне кажется, что поскольку я никому никогда не завидовала, то могу свободно другими и восторгаться. Наверное, это как-то взаимосвязано. Сама же вижу часто глаза завистников или даже ненавидящие глаза.

И как Вы относитесь к этим взглядам?

Как к данности. Может ли быть иначе? Знаете, у меня есть такая красивая шапка меховая. Надела ее недавно, иду по Мюнхену и вдруг вижу незнакомую тетку. Вернее, ее глаза: она смотрит на шапку и завидует. Не меня видит, а шапку. Это смешно в быту. Как к этому относиться? Никак.

Но можно ли привыкнуть к зависти? Это же не наслаждение, или успех, или определенное благосостояние, к которому быстро привыкают. Мне кажется, что зависть в каком-то смысле как боль. Мы же не можем привыкнуть к боли? Она всегда только твоя, индивидуальная. Неудача – это тоже боль. И ты ее должен преодолеть сам, в одиночку. В этом смысле человек обречен на одиночество. И уже от характера зависит: сложить покорно лапки или бороться. У меня твердое убеждение, что Вы – достойный восхищения и подражания борец-одиночка.

Одиночка? Может быть. Так как я была, к сожалению или к счастью, ни на кого не похожа. Это всех и раздражало. А мне было это органично. И потом у меня был успех. И это тоже раздражало, и даже очень. Да, возможно, до Щедрина я и была одиночка. А вот при нем – нет, ни одного дня. Он всегда мне во всем помогал. Остальные мешали. В театре доходило до тупой ненависти. До деревенской, когда бабы-соседки со злости показывают одна другой голые задницы. В этом выражается их полное презрение. Вот и в Большом театре было примерно так же. И вдруг появился человек, будто с неба, как ангел-хранитель, защитник. Он стал для меня всем на свете. Благодаря ему мне и удалось многое преодолеть. Один в поле не воин. Я бы одна ничего не сделала. Я бы танцевала, что я танцевала. Мне давали, конечно, выступать, потому что это нужно было в то время театру. Мною хвалились не из личной симпатии ко мне, отнюдь. Вынуждены были. В то время танцевали, за редким исключением, слабые балерины. Ими нельзя было перед вельможными иностранцами хвалиться.

История, конечно, не знает сослагательного наклонения. И все же, если бы не было Щедрина, остались бы Вы только в классическом репертуаре или случились бы другие прорывы?

Это абсолютно неизвестно, но, возможно, на «Дон Кихоте» все бы и кончилось. Не было бы ни «Дамы с собачкой», ни «Чайки», ни «Анны Карениной», ни «Кармен-сюиты», наверное «Айседоры» и других современных постановок.

Я знаю, что Вы любите читать историческую литературу. Учит ли людей история?