Читать книгу "Время желаний - Януш Леон Вишневский"

P. S. Срок давности освободил причастных к этому делу от наказания, ни один из них не предстал перед судом…

Пляж в Москве

Plaża w Moskwie

Я боюсь этого города. Я начала бояться его еще в небе, когда самолет заходил на посадку, а я смотрела в иллюминатор. Мне казалось, что Москва бесконечна. А может, она и на самом деле бесконечна… Я в Москве уже долго, но лишь недавно сама ездила на метро, приехала на конечную станцию, оттуда на маршрутке тоже до конца маршрута, и когда я вышла из маршрутки, передо мной все так же простирался город, который даже больше, чем Денпасар, а Денпасар настолько велик, что многие на Бали считают, что только сумасшедшие могут жить там.

Я родилась далеко от Денпасара, на пляже, рядом с Булеленгом, на севере Бали. Тридцать пять лет назад. Ночью у мамы начались схватки, она разбудила бабушку, и обе вышли из дому. Пока добирались по пляжу к морю, у мамы отошли воды. На коленях она доползла до линии прибоя, села на песок и родила меня. Все это когда-то давно мне рассказала бабушка. А еще сказала, что из маминого живота меня вытолкнула огромная пенистая волна и что в это мгновение небо осветила яркая зарница. Вот почему меня зовут Питриани, что на нашем языке означает «свет». Мама говорила, что бабушке это просто привиделось на нервной почве, что она перепутала зарево со светом фонарика, с которым по пляжу бежал мой отец. После меня, и тоже на пляже, родились две сестренки, а когда мне было уже двадцать – родился мой братик. Мой папа рыбачил. С дядей у них была лодка, одна на двоих. Улов продавали прямо с лодки на кухни отелей, которые, сколько помню себя, выглядели как дворцы, но закрывали людям вид на океан. Часто на наш пляж приходили туристы. Мама с бабушкой расстилали под пальмами две циновки, зажигали ароматические свечи, включали магнитофон и приглашали туристов на массаж. Звучала музыка, а я стояла в сторонке и наблюдала. Когда не стало бабушки, ее место заняла я. Без этого «салона под пальмами» отцу не удалось бы прокормить нашу семью. С какого-то времени сюда стали приезжать русские. Приезжали даже после событий 2002 года на курорте Кута-бич, когда «Аль-каида» убила более двухсот человек, и испуганный мир надолго забыл про Бали. Русские никогда не торговались, к тому же оставляли щедрые чаевые. Два года назад у меня на массаже был Сергей – крепко сложенный мужчина с золотой печаткой и золотыми зубами. Приходил под пальмы каждый день. А однажды спросил, не хочу ли я поехать в Москву, где он собирается открывать спа-салон. Мне всегда хотелось на мир поглядеть. То, что он обещал, было как чудесная сказка про сокровища Али-Бабы. У меня тогда уже была дочка, мама стала чаще болеть, а работавшие в паре отец и мой муж потеряли лодку. Сергей оказался деловым человеком: мы съездили с ним в Денпасар, где за день успели выправить российскую визу.

Три недели спустя я уже летела в Москву. Там я впервые собственными глазами увидела снег. Из аэропорта Сергей отвез меня к себе на квартиру, которая была на последнем этаже какого-то огромного небоскреба. Ночью изнасиловал меня, отобрал паспорт, и я не могла выходить из дома. Телефона в квартире не было. Вскоре он стал приводить по вечерам разных мужчин, которым я должна была сначала делать массаж, а потом ублажать в постели. Хорошо, если они не были пьяными. А как-то раз он привел мужчин со своими женщинами. Меня заставили быть в постели третьей. Я часто думала о самоубийстве. Раз даже встала на карниз, собиралась спрыгнуть. Но когда подумала, что больше не увижу свою дочку, слезла с подоконника.

Однажды Сергей напился до бесчувствия, и я отважилась проверить его карманы. Нашла ключ. Взяла несколько банкнот из его портмоне (всё по-честному: всё равно он был мне должен) и убежала. Уже светало, когда я добралась до широких проспектов в центре города. Два дня шаталась по городу. Но всегда старалась быть поближе к станциям метро, потому что там я могла раствориться в толпе. Москва – страшный молох. Почти восемнадцать миллионов человек. В четыре раза больше, чем всех нас на Бали. Несколько раз я пыталась дозвониться домой. Не получилось. Но однажды возле телефонной будки, откуда я звонила, появился человек с узким разрезом глаз. По-английски он говорил еще хуже, чем я. Он взял меня с собой, сказал, что поедем на метро на рынок. Я не знала, что это такое. Нет, про рынок я знала, а вот метро… Мы вошли в здание, напоминавшее гараж, а потом по узеньким ступенькам долго спускались под землю. А потом мы оказались на рынке… Целый город, полный иммигрантов. В основном из Вьетнама, но были и азиаты из России. Самый настоящий город! С магазинами, кафе и даже с маленьким кинотеатром. Меня поселили в комнате, где уже жили восемнадцать женщин. У нас был отдельный душ и туалет. Но главное в этом городке – огромный швейный цех. Там я научилась шить. Шила сорочки, брюки, юбки. А в конце работы пришивала к изделию метку какой-нибудь крутой фирмы из Швеции. Из заработанных денег оплачивала свой ночлег, питание и телефонные звонки домой. Остаток высылала на Бали. Успокаивала мужа, что у меня всё хорошо. А правду сказать ему стыдилась.

Очень скучаю по дочке. Мне постоянно снится, как я разговариваю с ней на каком-то пляже, а пляж вроде как в Москве. Примерно год назад, когда обнаружилось, что я умею делать массаж, вьетнамец, который привел меня в подпольный городок, отвез меня на машине в центр Москвы, недалеко от Кремля. Месяц я работала бесплатно. Теперь мне платят, и у меня есть документы легального иммигранта. Еще пара лет, и я вернусь домой, на свой пляж…

Дело было в августе…

To w sierpniu było…

– Вообще-то я хотела подождать до ее смерти, – говорит она спокойным, ровным голосом, – хотя бы из чувства благодарности за пусть краткое, но вполне сносное время моей жизни. За неполные пять лет детства. Еще до героина. Когда у меня были и отец и мать, когда я засыпала не голодная и даже случалось, что мне читали на ночь сказки. Никто меня тогда не бил. Вы хоть знаете, что это такое, когда ребенок лежит на полу, а родная мать пинает его ногами в живот?! – Вдруг срывается она и нервно закуривает очередную сигарету, не замечая, что одна недокуренная еще дымится в пепельнице. Минуту молчит, приходит в себя, поправляет прическу, тревожно озирается, смущенно смотрит на сидящих на террасе ресторана. Точно желая попросить у них прощение за свой срыв.

Хотела… Но я не стану ждать. Вот уже два года я только тем и занимаюсь, что записываю в блокнот, как велел врач, всё, что мне удается выгрести из своей памяти. Если бы к этим залежам можно было добраться и навсегда удалить, стереть, мне не пришлось бы ходить по психологам и я перестала бы принимать прописанные ими горькие пилюли. Два года назад одна мамашка из Цюриха убила своего младенца, перепутав банку с сухим молоком и банку с кокаином. Вы понимаете?! Женщина была наркоманкой, но не рядовой, а высокого полета, раз у нее было столько «снега», чтобы приготовить из него питание для ребенка. Моя мать была наркоманкой самого низкого пошиба. Когда у нее не было денег на дозу героина, кололась грязным компотом из маковой соломки. Похоже, это польское изобретение. Вы слышали что-нибудь об этом? Она покупала эту гадость недалеко отсюда, в «Плацшпице»[6]. Сейчас там чисто, красиво и четко, как в швейцарских часах, но в начале девяностых, когда я была еще маленькой девочкой, там была клоака и место человеческого унижения.