Читать книгу "Империя хирургов - Юрген Торвальд"

Я чувствовал, что Кэбот был готов пойти на то, что я ему предлагал. «Телеграфируйте профессору Бильроту в Вену и профессору Кохеру в Берн. Спросите их, когда они могли бы осмотреть Эстер. Но я попросил бы вас осмотреть ее в любом случае. Узнайте также, что думает каждый из этих врачей. Ведь им, вероятно, более всего известно о щитовидной железе и ее заболеваниях…»

Кэбот посмотрел на Винтерса устало и нерешительно. «Что Вы думаете…?» – спросил он. Винтерс не ответил. Он только слегка пошевелил своей худой морщинистой рукой, покоившейся на набалдашнике его трости. Помолчав, он сказал: «Может, вы попросите доктора Хартмана позволить мне подумать над его предположениями еще восемь дней?» Чрезвычайно изумленный, я взглянул на Кэбота. Неужели он не видел, что Винтерс почувствовал свою слабость и теперь тянул время, чтобы найти новые доводы в пользу терапевтического лечения? Но Кэбот, стоило только надавить на него, обратился ко мне: «Будьте добры, выполните просьбу доктора Винтерса».

«Вилльям, – сказал я, – Эстер уже двадцать три. Пора спросить ее, какой судьбы она хотела бы для себя…»

В этот момент Винтерс покачал своей маленькой седой головой и сказал: «Эстер еще ребенок…»

«Вы находите?» – переспросил я. А потом добавил: «Вилльям, Вы тоже так думаете?»

Кэбот избегал моего взгляда. «Разумеется, мы обсудим с ней это», – сказал он неуверенно.

Я почувствовал, что за всем этим скрывалась некая тайна, некий тайный заговор, которому могло помешать мое стремление отвезти Эстер в Европу. Но только это могло уберечь ее от судьбы Сьюзан. «Могу я пожелать Эстер скорейшего выздоровления?» – поинтересовался я, надеясь таким образом все же поговорить с девушкой наедине.

«К сожалению, в таком состоянии она не может принимать посетителей…» – ответил Винтерс. Кэбот посмотрел на меня, будто бы извиняясь, но не смея перечить. Он не проговорил ни слова.

«Вилльям, – сказал я, – надеюсь, Вы достаточно хорошо все обдумали. Это одна из тех возможностей, упустив которую, приходится сожалеть до самого конца жизни…»

Я провел несколько дней в ожидании каких-либо новостей с Пятой авеню. На пятый день я самостоятельно телеграфировал Бильроту и Кохеру. Я поинтересовался, могли бы они в случае необходимости произвести удаление опухоли щитовидной железы и считают ли они, что это могло бы иметь положительный результат. Я хотел получить от них конкретное подтверждение, которое помогло бы мне убедить Кэбота. По истечении запрошенных Винтерсом восьми дней ни от Кэбота, ни от Эстер я не получил никаких известий. Зато два дня спустя пришел ответ профессора Кохера. В телеграмме он выражал готовность взяться за этот случай при условии, что сможет лично обследовать пациентку. Операция, на его взгляд, была необходима, и исход ее виделся ему успешным.

Следующим утром я получил письмо от Эстер:

«Мой отец рассказал, что Вы считаете операцию верным средством спасти меня. Доктор Винтерс расценивает это как покушение на убийство. Он втолковал моему отцу, что это было бы преступлением против меня и что мое состояние после еще более ухудшится. Но я не верю ему. Умоляю Вас, скажите, правда ли в Европе меня смогут вылечить или мне лучше оставить и эту надежду? Бурт передаст мне Ваш ответ».

Посыльный дожидался, пока я напишу несколько строк в ответ. К письму я приложил копию телеграммы Теодора Кохера. Я был убежден в своей правоте и считал необходимым ее отстаивать. На следующее утро меня ждали два письма: одно – от Кэбота, второе – от Винтерса. Оба были написаны днем раньше. «Из Ваших рассказов, – писал Кэбот, – я узнал, что хирурги могут вылечить чуть ли не от всех болезней. Но я не понимаю, как Вы могли умолчать об огромной опасности операций на щитовидной железе, единственно чтобы добиться Вашей цели. Я убежден в искренности Вашей веры в хирургию, но мне сложно простить Вам этот поступок. Доктор Винтерс напишет Вам об остальном. Сегодня я и Эстер уезжаем во Флориду. Теплый воздух наверняка пойдет ей на пользу и облегчит дыхание».

Я надорвал конверт, в графе «Отправитель» которого значилось имя Винтерса. Он в том числе содержал документы, которые я передал Кэботу.

В самом письме говорилось:

«К моему глубочайшему сожалению, я должен был отговорить мистера Кэбота последовать Вашему совету. Ваши немецкие профессоры полагают, что щитовидная железа не является жизненно важным органом. Но я не думаю, что в теле человека есть хотя бы один орган, который являлся бы таковым, пусть даже хирурги в первый год после ее опрометчивого удаления как один утверждают, что причиной новым недугам в спешке проведенная операция. Нужно отдать Вам должное, от Вас только лишь по невнимательности ускользнули несколько наблюдений, сделанных профессором Бильротом и его ассистентом доктором Велффлером, которых Вы так хвалили, по ходу их экспериментов. После большей части операций по удалению опухоли проявлялись тонические судороги, которые в конечном итоге приводили к смерти, или в особенно коварных хронических случаях возникали периодические, сопровождающиеся острой болью конвульсии, превращавшие якобы здорового человека в такого же калеку, каким он был до операции. Я не думаю, что требуются еще какие-то аргументы в пользу того моего убеждения, что удаление щитовидной железы есть преступное вмешательство в человеческую природу, и ее месть за это бывает поистине страшна. Поэтому я был вынужден изложить мистеру Кэботу все достоверные факты. С благодарностью возвращаю Вам все документы, в целостности которых Вы можете удостовериться».

Я швырнул письмо на стол. Впервые я ощутил по отношению к Винтерсу непреодолимую ненависть. Его слепота виделась мне преступной. То, что он посылал Эстер дышать «теплым воздухом» – будто бы качество воздуха могло помешать росту опухоли и беспощадному сужению дыхательного прохода – было за гранью моего понимания.

Сегодня, спустя много лет я готов посмотреть на Винтерса и его твердолобый консерватизм в несколько ином свете – более миролюбиво, потому что сегодня уже обозначены фактические границы возможностей хирургии, сегодня остались далеко позади трагические неудачи Кохера в области хирургии щитовидной железы, о которых тогда я только готовился узнать. Я еще раз просмотрел статьи. Выяснилось, что Бильрот наблюдал судороги, или «тетанию», как выражался он сам и его коллеги, только в шести случаях из двухсот. Но доказывают ли эти шесть случаев, что потеря щитовидной железы приводит к тяжелым заболеваниям, если в ста девяноста четырех случаях никаких осложнений не последовало? Для тетании, кроме полного или частичного удаления щитовидной железы, существовало множество причин. Я подробно изучил доклады Кохера. Там говорилось, что в его клинике не было выявлено ни одного случая тетании, во всяком случае, об этом свидетельствовали те материалы, которыми я располагал. Казалось, только Бильрот несколько раз сталкивался с ней. В отличие от Кохера он до сих пор не ответил на мою первую телеграмму. Я телеграфировал ему вторично – на этот раз попросив сообщить мне о предпосылках, протекании и опасностях тетании. По непонятным причинам и на этот раз ответа из Вены не последовало. Только позже я узнал, что Бильрот был в отъезде. Тогда я отправил вторую телеграмму Кохеру. Мне ответил один из его ассистентов, некто по фамилии Ру. Он сообщал, что Кохеру никогда не доводилось наблюдать таких явных случаев тетании, как Бильроту. Но и у Бильрота доля этих пациентов была ничтожна, поэтому нет оснований считать, что именно удаление щитовидной железы было причиной тетании. Он подозревал, что речь в этом случае шла о разрыве некоего нерва или о повреждении смежных органов и тканей, как и в случае с потерей голоса. Получив телеграмму из Берна, я отправил посыльного на Пятую авеню, чтобы он узнал адрес Кэбота во Флориде. Он вернулся с пустыми руками. Секретарь Кэбота отказался дать ему адрес. Тогда, будучи уверенным в своей правоте, на его нью-йоркский адрес я отправил письмо, выражающее недовольство и искреннее негодование. Оно заканчивалось следующими словами: «Я считал Вас человеком, который умеет принимать решения. Когда такой человек, как Вы, стоит перед выбором между неминуемой смертью и операцией, которая приводит к смертельному исходу в десяти процентах случаев, а к тому, что Бильрот называет тетанией, еще реже, оставляя девяносто процентов шансов на спасение, правильное решение не должно даться тяжело…»