Читать книгу "Траблы с Европой. Почему Евросоюз не работает, как его реформировать и чем его заменить - Роджер Бутл"

В дальнейшем идея широкого надгосударственного европейского союза возродилась в образе Римской империи (ее территория показана на рис. 1.4), хотя, как говорится в известной исторической остроте, принадлежащей Вольтеру, Священная Римская империя «не была ни священной, ни римской, ни империей».

Если рассуждать более предметно, то четверо государственных деятелей в разное время предпринимали попытки установить господство над значительной частью Европы: король Франции Людовик XIV, король Испании Карл V, Наполеон и Гитлер. Каждому из них на короткий период удавалось добиться своей цели, но вскоре Европа вновь возвращалась к исходному раздробленному состоянию в виде набора мелких государственных образований и соперничающих друг с другом империй.

Если принять во внимание историческое прошлое европейского континента, то можно утверждать, что Европа в виде набора национальных государств, образовавшихся в результате наполеоновских войн (равно как и несколько иная политическая мозаика, сложившаяся после Версальского мира в 1919 г. и мало изменившаяся после 1945 г.), есть нечто недееспособное, алогичное, опасное и даже глубоко неевропейское. В речи, обращенной к Европейскому парламенту в октябре 1999 г., экс-председатель Европейской комиссии, а ранее премьер-министр Италии Роамно Проди сформулировал эту мысль с подкупающей прямотой:

Сегодня мы должны обратиться к решению трудной задачи – двигаться в направлении единой экономики и единого политического образования… поскольку впервые со времен падения Римской империи нам представилась возможность объединить Европу.

Зажатые между гигантами

Это тревожное чувство имело самое непосредственное отношение к третьему из пяти идейных воззрений, давших импульс европейской интеграции, а именно: величина имеет значение. На протяжении десятилетий, последовавших после Второй мировой войны, Европа существовала под знаком холодной войны. Мир разделился на два лагеря, возглавляемые, с одной стороны, Соединенными Штатами Америки, с другой – Советским Союзом. В сравнении с этими мастодонтами государства Европы, ослабленные войной и вынужденные распроститься со своими былыми империями (даже Великобритания и Франция, в недавнем прошлом великие колониальные державы), выглядели жалкими иссохшими подобиями себя прежних. А что уж говорить о таких небольших государствах, как Нидерланды или Бельгия.

Конечно, страны Западной Европы являлись частью так называемого Запада, возглавляемого Америкой, и потому имели все шансы сохраниться. В то же время это ставило их в положение вассальной зависимости от США, что воспринималось как нечто несовместимое с историей и глубокими культурными корнями этих европейских государств. К тому же для многих европейцев Америка была далеко не образцом добродетели. Вот если бы Европа объединилась, то смогла бы на равных противостоять как США, так и Советскому Союзу. Да и мир в целом значительно выиграл бы, появись на сцене такой солидный противовес двум чрезмерно возомнившим о себе гигантам, исповедующий европейские ценности, которые выкристаллизовались за многовековую историю.

Как ни поразительно, но даже Маргарет Тэтчер разделяла эту точку зрения. В 1966 г. на предвыборной встрече с избирателями она сказала: «Европа стала краеугольным камнем нашей кампании. Убеждена, что вместе мы могли бы сформировать блок [sic], не уступающий мощью США или России».[7]

У этой идеи имелся и экономический аспект. Согласно преобладавшим в Европе представлениям, размер, с точки зрения экономической науки, действительно влияет на многое. Размер рынка определяет, насколько велик будет положительный эффект от экономии за счет масштаба. Более того, от размера страны или коалиции стран главным образом и зависит их переговорная сила в экономических взаимоотношениях.

Не приходится сомневаться, что именно пример США во многом повлиял на это мнение, как по первому, так и по второму вопросу. Весом и тот довод, что успехи американской экономики обусловлены главным образом размерами внутреннего рынка. Если дело обстояло именно так, то почему бы какой-нибудь общеевропейской структуре, куда вошли несколько государств Европы, не воспользоваться теми же благами от эффекта масштаба, какими вовсю пользуются США? (На самом деле, существует ряд веских причин, в силу которых Европа не может просто так взять, да и повторить то, что делают США, и об этом мы поговорим в главе 7.)

Любопытно, что еще давно, задолго до появления евро, бытовала точка зрения, согласно которой колоссальные преимущества США перед Европой объясняются тем, что американцы имеют возможность выпускать мировую резервную валюту, что значительно снижает для них себестоимость финансирования. Президент Франции Шарль де Голль называл это «непомерной привилегией» Америки. (Проверив на собственном опыте, что значит пользоваться евро как валютой, конкурирующей с долларом, я усомнюсь, что многие европейцы почувствовали на себе эту самую «привилегированность», но данную тему мы отложим до главы 4, где и рассмотрим ее во всех подробностях.)

Таким образом, цели построить крупную коалицию или войти в ее состав по соображениям безопасности или обороны сопутствовала задача обеспечить Европе процветание. А это, в свою очередь, увеличило бы влияние Европы на мировой арене.

Европейские представления о благах интеграции находили отклик и по ту сторону Атлантики. Среди определенной части американского истеблишмента всегда бытовало мнение, что объединенная Европа таит потенциальную угрозу для гегемонии США. И все же в США с самого начала преобладало положительное отношение к идее европейской интеграции. И опять же, тому имелись основания как политические, так и экономические. Что касается политики, то в первые послевоенные десятилетия главным вопросом на повестке дня Америки стояла коммунистическая угроза, и потому Европа более интегрированная рассматривалась руководством США как бастион против коммунизма.

В этом политическом уравнении отводилось место и экономической составляющей. Чем больше Европа преуспевала в экономическом плане, тем меньше становилась вероятность распространения коммунизма. Если оставить в стороне эти соображения, то экономический рост Европы стал бы неплохим подспорьем и для США, за счет укрепления связей в области торговли и инвестиций, а кроме того, это позволило бы Америке сократить объем средств, выделяемых на глобальную оборону, помощь другим странам и на международные органы.

Ответ на вопрос, за счет чего можно повысить экономическое благополучие Европы, большинству в американском истеблишменте представлялся очевидным: устранить торговые барьеры и стимулировать интеграцию, вот и весь сказ. По большому счету, сама Америка сделала для благополучия Европы еще больше. Начиная с 1947 г., в рамках «плана Маршалла», США на протяжении четырех лет направляли более 1 % своего ВВП для помощи пострадавшим от войны государствам Европы.

И все же, когда создавался ЕС, не наблюдалось даже малейших признаков того, что кто-то из высокопоставленных государственных деятелей или дипломатов США обратил внимание на непродуманность структур общеевропейских институтов. В условиях господства экономической идеологии, которая опирается на этатизм и вмешательство государства в экономику (интервенционизм), более тесная интеграция способна повредить экономическому росту европейских государств. Впрочем, будем справедливы к американским политикам и дипломатам: в те времена их первостепенной задачей было просто восстановить экономический рост Европы. Более того, в то время мало кто из экономистов осознавал все значение институтов как категории, отдельной от «обычных экономических сил», необходимой для достижения экономического благополучия. Чтобы открылись глаза, потребовались такие масштабные события, как крушение коммунизма и подъем развивающихся рынков. Но, пожалуй, еще удивительнее, что США, страна такой великой демократии, по каким-то неведомым причинам не сумели разглядеть пугающий дефицит демократии в самом сердце Евросоюза.