Читать книгу "Загробная жизнь дона Антонио - Евгения Соловьева"

Вскрикнула шепотом.

Тоньо застонал вместе с ее вскриком — от тесноты, жара… и ни с чем не сравнимого ощущения тонкой преграды, подающейся ему, рвущейся…

Он замер, зажмурившись и вытянувшись струной, чтобы не дернуться вперед и вверх, насаживая ее на себя всю, до донышка, и услышал тихий всхлип, шипение сквозь зубы. Она задвигалась, пока медленно. Почти осторожно. Ее пальцы смяли рубашку, вцепились в ткань.

Поймав ее руку, Тоньо переплел пальцы и потянул к губам, и целовал, пальчик за пальчиком, пока она двигалась на нем, едва подаваясь навстречу.

Это было — волшебство, опасность, тайна, и так правильно и хорошо, даже эта чертова веревка на его руках была правильной, потому что он — ее, фаты Морганы, покорный пленник и в то же время заботливый хозяин. И веревка — всего лишь напоминание о том, что она — не добыча, а подарок, что она выбрала его сама.

Она почти не стонала, только дышала неглубоко и рвано, и вздрагивала от его поцелуев… пока не рванула его рубашку, запрокинув голову, не прокусила — лишь бы не кричать — губу. Тонкая красная струйка потекла на подбородок, на шею, и Моргана сжалась вокруг него так тесно, так сладко — что он, забыв обо всем, рванулся вверх, в нее, глубже, и со стоном выплеснулся — не замечая, что почти ломает тонкие пальцы, так и сжатые в его ладонях.

Его заставил опомниться тихий стон, очень похожий на его имя. Разжав руки, он снова поднес ее пальцы к губам, поцеловал. А она — убрала руку и соскользнула, пряча глаза. Села на край постели, снова. Посмотрела исподлобья, склонив голову. Бесшабашная улыбка, тревога в глазах, вся — один сплошной вопрос и вызов.

Безумная смесь робкой девственницы и драчливого мальчишки.

Фата Моргана.

Похоже, сегодня дьявол получит еще одну душу.

— Иди ко мне, — позвал Тоньо.

Одному было холодно и неуютно. А она — горячая, нежная… и до рассвета еще не меньше трех часов. Целая жизнь.

Из темных колдовских глаз ушла тревога, как будто он ответил на вопрос. И Моргана, чудо морское, легла с ним рядом, оплела руками и ногами, как водорослями. Прижалась. Шепнула что-то невнятное, а может и не шепнула, может это волны за бортом шелестели, или кричали дельфины, и плакали чайки над висящим на рее чучелом пирата Моргана, смешным соломенным чучелом, и капитан Хосе грозился посадить чучело в карцер, потому что оно запачкало палубу флорентийским вином… А Тоньо смеялся вместе с чайками, и ему было хорошо и уютно, и он точно знал, что они никогда не поймают сэра Генри Моргана, потому что его нет и не было никогда, потому что сэр Генри Морган — это фата Моргана, наваждение и обман.

Глава 5**, в которой дьявол не желает покупать душу

Он проснулся свежим и бодрым, словно проспал девять часов в собственной постели, в университете города Саламанка, и не было ни убийц, ни приватного разговора с Великим Инквизитором, ни флотской службы.

Словно вчера пираты не потопили «Санта-Маргариту», оставив в живых лишь дюжину человек из всей команды.

Словно на руках его нет веревки, а рядом не спит сэр Генри Морган, за голову которого королева Изабелла дает шесть сотен дублонов. Словно он не поклялся перед Господом Иисусом и Девой Марией избавить Испанию от напасти — сегодня же, едва рассветет. Не зря же он дал Моргану слово не пытаться его убить лишь до рассвета. А значит, пора. Вот он, рассвет — только перед рассветом море звучит так пронзительно-тоскливо, и сереет полоска неба над горизонтом.

И вот он, проклятый Морган.

Спит, обняв его тонкими руками, укрыв его своими волосами. Ее дыхание щекочет грудь, и шея такая хрупкая, переломить — что тростинку.

Фата Моргана. Сумасшедшая девочка, от чьего имени уже три года вздрагивают и крестятся купцы и капитаны тридцатипушечных фрегатов.

Вот неразборчиво бормочет по-английски, поворачивает голову, словно нарочно подставляет шею под удар. Бьется на шее жилка, двигаются глаза под веками… что-то беспокоит ее во сне. Или?

— Тоньо, — бормочет она. И успокаивается.

Тоньо.

В ее устах это звучит как лучшая на свете серенада. Нет. Как молитва. Откликается сладко и больно, до мурашек по всему телу, до пронзительной наготы — как перед Господом.

Она продала душу дьяволу? Пусть. Дьявол говорит ее устами? Плевать.

Это дело толстых падре, предавать анафеме или отпускать грехи, а кто он такой, дон Антонио Альварес, чтобы брать на себя дело святых отцов? Продать душу за шесть сотен дублонов королеве Изабелле — слишком дорого, душу можно только подарить.

Она снова зашевелилась, открыла глаза цвета моря (раньше Антонио думал, что ненавидит море).

Посмотрела на него сонно и счастливо улыбнулась. Потянулась к нему, под его руки.

— Тоньо…

Обнимать ее связанными руками было чертовски неудобно, но благородных донов не смущают трудности.

Особенно когда губы прекрасной донны так близки и сладки.

Целуя ее, расслабленную и доверчивую, ни унции оружейной стали — одна лишь морская пена, Тоньо думал об отце. Герцог Альба будет огорчен смертью сына, но он переживет и даже будет гордиться: Антонио погиб в бою, защищая Испанию. Пусть так. Если Моргана возьмет в команду лучшего на обоих океанах канонира, надо будет позаботиться о том, чтобы отец не узнал. Лучше пусть гордится мертвым, чем проклинает и стыдится живого.

Если возьмет.

Если дьявол купит мою душу.

Прав был Великий Инквизитор, что порвал доносы на дона Антонио Альвареса де Толедо-и-Бомонт. Его душа все еще при нем, несмотря даже на договор с самим Великим Инквизитором.

— Моргана?.. — позвал ее Тоньо.

— Марина, — прошептала она в ответ. Провела пальцами по его щеке, по шее. Закусила губу, как вчера, чуть только наросшая кожа лопнула, выступила красная капелька… Она мотнула головой. — Нам… нам нужно одеться.

— Марина. Морская, — повторил Тоньо. — Потом. Иди ко мне, Марина — Моргана.

И она подчинилась, легко и радостно. Как будто все время, что «Санта-Маргарита» гонялась за ее бригом, ждала — вот он придет и скажет: «Иди ко мне, Марина».

Они снова занимались любовью. Тоньо впервые с тех пор, как ему исполнилось тринадцать, и булочница Пилар отдалась ему на мешках с мукой прямо позади пекарни, называл это так. Без серенад, стихов, ночных прогулок по крышам до балкона, без клятв на вечность, забытых поутру. Просто — они занимались любовью.

Тоньо двигался в ней, растворившись, как в море, не думая ни о чем, кроме того, что он — жив. Острое, щемящее чувство — быть живым и заниматься любовью.

Марина… он не знал, как называет это Марина. Кажется, она что-то такое шептала. А может, море скреблось в борт.

Они даже подремать успели после. Недолго, не больше четверти часа. Проснулись одновременно, Тоньо — от того, что почувствовал рассвет… именно почувствовал. Повернул голову, наткнулся на пристальный взгляд.