Читать книгу "Формула красоты - Станислав Хабаров"

Конечно, и здесь идёт работа, готовятся шаги, ведущие за горизонт, а мы своё отработали. Здесь, на берегу Лазурного моря – наш праздник души. Доклады нам ясны, как день, и не очень важны. Они всего лишь повторение пройденного. Зато загадочно не предсказуемы вечера.

Сегодня нас повезут на ферму Сен-Мишель, что в горах над низким карнизом Basse corniche, аккурат с верхним карнизом – Grand corniche. Все это звучит многообещающе и упомянуто в книге «Ночь нежна». А впереди ещё обед в морском клубе (двести метров вниз, помните) и нас везут туда. Рассаживают за общими столами, потому что сотрудничество продолжается. Шеф выступает здесь в плане распахивания целины и Таисия ему ассистирует.

Таисия… Буду впредь для сокращения называть её инициалами – ТТ. Так удобней, хотя похоже на восьмизарядный пистолет В.Ф. Токарева. А что? Сходство есть. Действия её так же эффективны и безотказны, как пистолета, принятого на вооружение двадцати пяти стран. В этом убедятся все на её пути. Однако нынче иные коллизии – продолжение поездок, связей, использования средств, брошенных на освоение космоса. Мы в этой поездке, как в стране детей, где карнавал и нет обязывающих отношений. Закрывая глаза, можно такое себе представить, хотя рядом другое выстраивается.

Есть давний спор: кому руководить сложной организацией – театром, атомным проектом, союзом, где одновременно присутствует необходимость организации и творчества? Опыт подсказывает: возможно и так и сяк, но идеальным будет хороший организатор, которого прежде всего волнует творческий исход. А в жизни выходит по-разному. Идеальным был, скажем, Алексеев-Станиславский, который в России организовал эффективный выпуск проволоки, а затем преобразовал стихийное артистическое движение в замечательный театр. И генерал Лесли Гровс, преданный атомной моноидее в Америке. Наоборот, в НИИ-1, бывшем РНИИ – российском реактивном институте – в наше время было две головы: наукой командовал М.В. Келдыш, а в директорах хозяйствовал В.Я. Лихушин. И всё выходило хорошо.

В последнее время распри, связанные с руководством театров, доказали, что если силы уходят на борьбу, не достигается ничего хорошего. Так получалось и у нас. Хотя имелись великие возможности успешно продвинуть дело и овладеть очередной космической реалией, ограничивались голым функционированием, сервисом «Чего желаете?» заказом, вызовом транспорта, предложением поднести чемоданы. Словом, той же политикой «Дал-взял».

За обедом в морском клубе за первым руководящим столом завязывались организующие цепочки, а остальные, рассыпанные по столам, не знали, не ведали того, что там затевается? Им оставалось только безоблачно веселиться, смешить себя и других и ждать, куда выведет кривая, намеченная за начальственным столом?

Умение талантливо доложить – искусство особое. Рядом со столом президиума сидят синхронные переводчицы. Они со скоростью пулемёта строчат в развёрнутых блокнотах замысловатыми крючками, чтобы затем зачитать компакты скорописи. Но нам давно всё известно, мы слушаем их в пол-уха и «выдающиеся» научно-технические изложения клонят в сон. Вопросы в конце чуть оживляют доклад и перерыв с кофе-чаем и неформальным общением чуть пробуждает аудиторию. Сама крепость мэрия сонного городка и здесь же музей под открытым небом и музей Вольта, где выставка картин этого художника, вложившего умение и талант в изгибы женских тел. Ну, что же? Каждому своё. Кажется, я очутился в стране детей, как Большой Мольн. И казалось живи себе, радуйся, наслаждайся доставшейся жизнью и случаем, а тебе тревожно и грустно, когда видишь рядом мир, построенный по иным правилам.

С шефом ни плохо, ни хорошо. Мы просто не контактируем. Пространства достаточно. Мы как-то вместе бежали к воде по ступенчатой лестнице. И получалось, что он меня вовлёк и без него я бы не побежал; и что спускались бегом, им мне это навязано. Ах, не нужны мне подобные групповые поездки. Они мешают восприятию красоты. Ведь красота – святилище и не каждый в него вхож, а шеф вломился сюда со своими босыми ногами. У мусульман принято снимать обувь у входа, но это не значит, что следует снимать всё. И Грымов бродил по Парижу в привезённых домашних тапочках. Они портят мне впечатления от красоты, которую я пытаюсь понять.

Шеф – человек по-своему ищущий. Он находит тех, кто уже самостоятельно что-то нашёл-открыл, свою многообещающую жилу, и подключается к её использованию. И вот грохочет помпа-техника, скрежещет драга, а сам первооткрыватель в стороне. И в деле главенствует не ум, а остроумие, как у тамады за столом. Сначала тамада потешает всех, а позже распоряжается за столом. И вот теперь наш шеф в президиуме. Он доктор, профессор. Профессор чего? Как говориться в народе, профессор кислых щей. В проекте он выглядит появившимся кукловодом. Профессор Тритон, выплывший из глубинных вод. Вокруг него пляшущие рыбки.

Тогда я парировал святое для него: «я был в отряде космонавтов», считая это не достоинством. Туда стремились лишь те, кто не успел и не сумел в обычной жизни, с их ущемлённым самолюбием. Отряд – сборище сгорающих от неудовлетворённых страстей, что сушат душу огнём, словно заразная болезнь. И возражая, я играл с этим огнём, не представляя, чем дело закончится? Теперь к шефу не просто пробиться: вокруг рыбы-прилипалы особой стаей окружают его..

Меня всегда удивляла синхронность рыбьей стаи. По мановению неведомых сигналов вожака рыбы меняют своё движение. И наши рыбы-прилипалы мгновенно отслеживают шефовы ходы. Они вокруг него повсеместно и постоянно, сопровождающими на прогулках, а вечерами с возлияниями и записным славословием в своих номерах, в морских купаниях на берегу залива, в центре которого так загадочно освещён белый пароход.

А мы встречаемся с шефом только в зале заседаний, где он за столом президиума комментирует доклады, рядом с другим сопредседателем – Виктором Грымовым, вписавшимся в шефову систему «дал-взял». У меня к нему двойное отношение. На своём месте в ЦУПе он – бесконечный труженик. Он – работник и в целом мне нравится, но его околопроектные действия мне не по нутру. Для меня слишком дорого всё, относящееся к Франции. Я сначала заочно знакомился с Францией, с незапамятных времён, когда студентом второго курса в «подсобке» Ленинки с окнами на кремль и музей Калинина я запоем читал тома французской истории. Мне нравились труды Наполеона, скромные и детально практичные – анализ прежних войн, и книга Тарле – «Наполеон», и некие пожелтевшие труды, книги по истории, географии, архитектуре. И постепенно, исподволь в душу вливалось очарование страной и вот оно сделалось реальностью.

За удовольствия нужно расплачиваться. И я расплачивался трудом, а остальных оценивал их нужностью проекту. В основном все они не нужны или не очень нужны. Они инородные здесь и мешают и делу, и поиску красоты.

В Ницце сейчас ранняя осень, а прежде ценилась зима. Век назад здесь были популярны русские сезоны, и об этих местах писали Бунин и Куприн, и Фицджеральд писал и можно писать ещё. Стены крепости по сторонам – толстые звуконепроницаемые. Их когда-то называли мягкой бронёй, потому что в них застревали ядра. Со двора через бойницы видна гладь залива. Отсюда удобно целиться: всё, как на ладони. С этого начинал Наполеон. Он сменил береговые орудия, увеличил их дальнобойность и уничтожил английскую эскадру перекрёстным кинжальным огнём. Тулон стал первой ступенькой его стремительного восхождения. А где мой «Тулон»: в этом зале или за его непроницаемыми стенами?