Читать книгу "Искусство быть - Эрих Фромм"

Связана с доктриной отсутствия усилий и доктрина отсутствия боли. Это тоже относится к фобии: избегать при любых обстоятельствах боли и страданий, физических и особенно умственных. Современный прогресс привел человека в обещанное царство безболезненного существования. У людей выработалась устойчивая боязнь боли. Мы имеем здесь в виду боль в самом широком смысле слова, а не только физическую и умственную боль. Ведь больно заниматься часами музыкой, изучать неинтересный предмет, хотя он и нужен для приобретения знания, в которых человек заинтересован, больно просто сидеть и учиться, когда вам хочется встретиться с подружкой, просто прогуляться или повеселиться с друзьями. На самом деле это все маленькие боли. Люди, наоборот, должны воспринимать их с радостью, без раздражения, если хотят выучить то, что необходимо, или хотят как-то изменить свое общественное положение. Если же говорить о более тяжелых страданиях, следует сказать, что быть счастливым — это участь немногих, а страдания — участь всех людей. Опыт разделения своих переживаний с переживаниями всех служит самым прочным фундаментом человеческой солидарности.

5. «Антиавторитаризм»

Другим препятствием является страх перед всем, что считается авторитарным, так сказать «давит» на человека и требует дисциплины. Этот страх воспринимается сознанием как желание свободы, полной свободы самому принимать решения. (В своей концепции свободы Жан-Поль Сартр дал философское объяснение этому идеалу.) У этого страха много оснований. Во-первых, это социально-экономические оснований. Капиталистическая экономика основана на принципе свободы, чтобы иметь возможность продавать и покупать без любого вмешательства или ограничения, свободы действовать вне каких-либо рамок, налагаемых моральными или политическими принципами — за исключением четко определенных законом, которые в большинстве своем направлены на предотвращение причинения намеренного вреда другим людям. Но даже с учетом того, что буржуазная свобода имеет экономический фундамент, мы не сможем понять страстный характер тяги к свободе, если не примем во внимание, что это желание зиждется на сильной глубинной потребности: потребности быть самим собой, а не средством, используемым другими в своих целях.

Это экзистенциальное желание свободы потихоньку было подавлено, но в условиях необходимости защищать свою собственность на смену подлинному желанию свободы пришла идеология. В последние десятилетия мы видим ту же парадоксальную тенденцию. Параллельно с уменьшением фактической свободы человека в западных демократиях значительно уменьшился и авторитаризм. Но изменился не сам факт зависимости, а ее форма. В XIX веке те, кто правил, действовали открыто, через прямое правление: короли, правительства, священники, начальники, родители, учителя. С изменением методов производства в основном благодаря увеличению роли машин, а также вследствие замены концепции тяжелой работы и экономии на концепцию потребления («счастья») явное подчинение определенной персоне было заменено подчинением структуре — бесконечному конвейеру, гигантским предприятиям, правительствам, которые убедили человека в его свободе, в том, что все делается в его интересах, что он, народ, и есть реальный начальник. Именно из-за гигантской силы и размеров бюрократического аппарата государства, армии, промышленности, замене персонифицированного начальника неперсонифицированной бюрократией человек стал еще более бессилен, чем был раньше, но сейчас он не осознает свое бессилие.

Для защиты от такого индивидуально и социально раздражающего знания человек создал идеал абсолютной, неограниченной «личной» свободы. Одним из проявлений этого стало установление сексуальной свободы. Как молодые люди, так и их немногим более старшие родители пытались реализовать идеал свободы, отрицая любые ограничения в сфере сексуальных отношений. Уверен, это был в целом здоровый процесс. После 2 000 лет религиозного поношения сексуальные желания и их удовлетворение перестали считаться греховными, а затем уменьшились постоянное чувство вины и постоянная готовность искупить эту вину путем обновленного повиновения. Но даже принимая во внимание историческую важность «сексуальной революции», мы не должны игнорировать ее менее приятные «побочные эффекты». Она старалась установить свободу прихоти вместо свободы.

В чем разница? Прихоть — это любое спонтанно возникающее желание без какой-либо структурной связи с личностью в целом и ее целями. (У маленьких детей они являются частью нормальной манеры поведения.) Желание само по себе — даже самое иррациональное и мимолетное — сегодня требует своего исполнения; пренебрежение им или просто попытка отложить его расцениваются как нарушение личной свободы. Если мужчина случайно встречает женщину, если у него есть несколько свободных часов, то я уверен, что ему легко может прийти в голову идея переспать с ней. После возникновения этой идеи он решает действовать соответствующим образом необязательно потому, что женщина его особенно привлекает, или потому, что его сексуальные потребности так велики, а из-за непреодолимой потребности действовать, даже если он просто загадал желание. Или, скажем, одинокий подросток идет по улице и ему неожиданно приходит в голову мысль, как это будет здорово пырнуть ножом молодую медсестру, проходящую мимо, — и он закалывает ее до смерти. Это не просто несколько примеров того, как люди следуют своим страстям. То, что первый из них — это акт любви, а второе — убийство, вносит, конечно, существенную разницу. Но общее в них то, что они носят характер прихоти. Если поискать между этими крайностями, то каждый может найти для себя такие примеры.

Основной показатель прихоти состоит в том, что она отвечает на вопрос «Почему бы и нет?», а не на вопрос «Зачем?». Я уверен, что любой, наблюдающий ежеминутно за поведением людей, удивится, как неожиданно часто они, отвечая на вопрос, сделали бы они то или иное, начинают с фразы «А почему бы и нет?». Это «А почему бы и нет?» означает, что люди поступают определенным образом лишь потому, что не находят причин так не делать, а не потому, что находят причины делать именно это; это значит, что перед нами прихоть, а не проявление воли. Следовательно, прихоть — это, по сути, результат глубокой внутренней пассивности, смешанной с желанием избежать скуки. Желание основано на активности, прихоть на пассивности.

Самой важной областью, в которой действует иллюзия личной свободы, является сфера потребления. Потребитель — это король супермаркетов и автомобильных рынков. Множество брендов каждого товара состязаются за его благосклонность. Они долгие месяцы пытались соблазнить его с телеэкранов, и он кажется себе могущественным человеком, когда делает выбор между мыльным порошком А, В или С, и все умоляют его отдать им свой голос на политических выборах. Король-покупатель не знает, что он не влияет на то, что ему предлагается, и его предполагаемый выбор и не «выбор» вовсе, так как различные бренды в основном схожи, а иногда даже производятся одной и той же корпорацией.

Можно сформулировать общий психологический закон: чем больше чувство безвластия и чем меньше подлинного желания, тем больше растет либо подчинение, либо неотступное желание удовлетворить ваши прихоти и своеволие.

Суммируя: главный путь избавления от навязанного своеволия — это концепция антиавторитаризма. Уверен, что борьба с авторитаризмом все еще имеет большое позитивное значение. Но антиавторитаризм может стать — и уже становится — оправданием для нарциссического самопрощения, для по-детски изнеженной жизни, полной неослабевающих наслаждений, в которой, согласно Герберту Маркусу, даже примат генитальной сексуальности представляется авторитарным, потому что он ограничивает свободу прегенитальных, то есть анально-извращенных отношений. Наконец, страх авторитаризма служит оправданием своеобразного вида безумия, желания убежать от реальности. Ведь реальность накладывает на человека свои законы, избежать подчинения которым он может только во сне, в состоянии транса или безумия.