Читать книгу "БИЧ-Рыба - Сергей Кузнечихин"

Так вот и жили.

Но однажды застряла на Технической улице директорская жена. Серафимой Николаевной звали, как сейчас помню, представительная женщина была, пудов на семь тянула, не меньше. Что делать жене директора на пекарне – я не знаю. Какая нужда гнала, какие заботы? Может быть, искала тесто, может – чью-нибудь невесту. Что теперь гадать. В общем, застряла.

Первым ее увидел Ванька Kрапивник. Такой пройдоха был, везде успевал. Прибегает ко мне и говорит: «Дашь красной резины на рогатку – чудо покажу».

Знал, что я целую калошу у батьки выпросил. Пришлось отрезать. По соседству еще кое-какие пацаны обитали, так он у кого крючки рыболовные выманил, у кого – на велосипеде покататься. Торгуется, а сам торопит, пугает, что чудо увести могут.

Прибегаем – никто не увел.

Стоит Серафима Николаевна посреди дороги и молчит. Величественно стоит, как статуя, только полы бостонового пальто поддерживает, чтобы не испачкались. Фельдшер, Филипп Григорьевич, мимо шел. Раскланялся с ней, спросил – не беспокоит ли давление. Серафима Николаевна только улыбается в ответ. Филипп Григорьевич дальше потопал. А мы хихикаем. Невдомек дуракам, что неудобно ей на помощь звать. Не хухры-мухры все-таки, не какая-нибудь Дунька из вербованных. Нам смешно, а ей не до смеха. Даже губы побелели. Так накусала их, что вся краска сошла. И время такое выбралось, что взрослых никого на улице не было. А у нас если бы и хватило ума помочь, так силенок не хватило бы. Я же говорил, что в ней не меньше семи пудов было, если не больше.

Стоит благородная женщина в грязи, бледнеет от позора, а дурачкам смешно.

Тут-то и появился Федя-бобыль. Глянул на этот пейзаж, да как цыкнет на нас, а сам, не раздумывая, на дорогу. Пробрался к ней, присел и пропал под подолом. Сгинул, словно его и не было. А дальше как в кино. Серафима Николаевна всплеснула ручками, сказала: «Ах!» и поплыла, аки по суху, едва касаясь носками хляби Технической улицы. Ни дать ни взять – бегущая по волнам. Выплыли они на мостик. Феди, бедняги, почти не видно. А она ножками по воздуху переступает, ручками балансирует, все хочет показать, что сама идет. А когда твердь под ногами почувствовала, вся зарделась, губку закусила, и вперед – ни слова не говоря и не оглядываясь. А спаситель ее, потный и красный, как вареный рак, чесанул в другую сторону, тоже молчком и не оглядываясь.

Я уж не знаю, поведала Серафима Николаевна мужу о своем приключении или нет, только вскорости начали возить на Техническую улицу щебенку, потом пригнали каток и привезли асфальт. А уже после Технической взялись и за центральные.

В шестьдесят первом году, когда самой модной и знаменитой фразой стала «Поехали!», заасфальтированную улицу переименовали в Космическую. А за месяц до этого умер дядя Федя. Его именем улицу, конечно, не назвали. А зря. Будь моя воля, я бы и сейчас ее переименовал. Старики его до сих пор вспоминают, правда не по фамилии, а просто: Федя-конюх или Федя-бобыль.

Сладкие яблоки

Есть хороший флотский закон – подальше от начальства, поближе к камбузу. А мне все детские годы пришлось кантоваться в одном доме с учительницей. Разве это детство? Разве это жизнь, когда ты, словно козявка под микроскопом на стеклышке, выгибаешься. Дом двухквартирный, и все внимание на тебя. Двойной контроль. В школе не успел набедокурить, а бате уже доложено. На улице лишний шаг сделал – в учительскую волокут. Ладно еще, если за грехи, а чаще всего только благодаря подозрительности Александры Васильевны. Вечером из поджига выстрелил, а утром уже в директорский кабинет под конвоем физрука и пионервожатой. Кто-то из пацанов трубки на дрезине отпилил. А я при чем? Стащили медные, а у меня на поджиге – бронзовая с толстыми стенками. Но не предъявлять же своего безотказного красавца как вещественное доказательство. Им покажешь – и сам больше не увидишь. А в переломном возрасте нет ничего позорнее, чем оказаться разоруженным. Стою, как партизан на допросе: не знаю, не видел, не слышал… Вожатая что-то пискнула – я на нее ноль внимания, на физрука – тоже, разговариваю только с начальством, смотрю прямо в глаза. Рассеял подозрения. Выставили за дверь, велели подождать. Потом физрук выходит с ласковой улыбочкой, за плечи обнимает – и снова на ковер. Не мытьем так катаньем. Ладно, мол, верим, что дрезину ты не трогал, но кто-то все-таки отпилил, и тебе нетрудно узнать – кто. На вшивость испытывают. Где уж мне, говорю, с таким поручением справиться, здесь надо кого-нибудь из отличников привлечь или председателя совета отряда. Вожатая как взовьется: не позволю, мол, активистов позорить! Какой же, говорю, позор, если они ваше поручение выполнят. Это, наоборот, высокая честь. А она совсем озверела, слова подходящего подобрать не может, только глазами ест. Жрет, можно сказать, кусками отхватывает. Чувствую, сначала одно ухо вспухло от ее взгляда, потом другое. И физрук на всякий случай за локоток взял, нежненько так – едва слезы не выступили. Бог любит праведника, а судья – ябедника. До праведника мне далековато, но и директор не бог. Короче – отпустил. Мужик он был в общем-то неплохой, жаль, в другой район перевели.

А вот соседку нашу Александру Васильевну, к сожалению, никуда не перевели. Накрепко приросла. Саженцы яблонь в палисаднике посадила и до урожая дождалась.

Дворы у нас заборчиком разделены, чтобы кур не перепутать, а палисадник общий: четыре грядки их, четыре – наши. Там эти яблоньки и росли. Одна антоновка, а вторая – не знаю, как называется, но яблоки – с хороший кулак, и красные такие. Идет шпана по дороге, а они сами в глаза лезут, аппетит дразнят. Ну как тут стерпишь? Какие нервы нужны!

Но я терпел.

Мне проще было в Новоселье за три километра сгонять, а то и в Добрыни, там в двух местах еще краснее висели. В те годы в Добрынях мальчишка вальтанутый жил. Лет до двенадцати бегал по деревне без порток, но в рубашке. Попросишь загар показать, он рубашку задерет и белой спиной хвастается. Потом приехала какая-то тетка из Питера, забрала его с собой, вылечила у знахарки, и он к тридцати годам не то профессором стал, не то кандидатом.

Я в этих Добрынях тоже в интересную историю попал.

С мешками по чужим садам мы не лазали, совесть не позволяла. Яблоки за пазуху складывали или в шаровары, тогда еще не тянучки носили, а сатиновые, широченные, как флотские клеши. Верхнюю резинку оттянул – и бросай, много уместится. Убегать с полными штанинами яблок не совсем удобно, но когда лезешь в сад, надеешься, что убегать не придется. Работали чисто.

И в тот раз набил обе штанины яблоками, выполз аккуратненько, на велосипед – и до свидания. С километр от деревни отъехал. Бабы навстречу идут, из леса возвращаются. Поравнялись почти… и здесь, как на грех, резинка на порточине возьми да лопни. И посыпалась моя честная добыча бабам под ноги… Это мужики у нас тугодумы, а бабы махом сообразили, откуда в моих штанах яблоки появились. Что делать? Была бы дорога хорошая, на скорости бы проскочил, и привет. Была бы дорога… а там две колеи и обе не свои. Пылища, еле педали проворачиваешь. Ухватили за руль, а потом за волосное управление – и к земельному суду. Бить не стали, просто спустили шаровары, вытрясли остатки яблок, а взамен крапивы натолкали.