Читать книгу "Доктрина шока - Наоми Кляйн"

Кэмерон не только сыграл решающую роль в разработке современной американской техники пыток, его опыты также проливают свет на сокровенную логику капитализма катастроф. Подобно экономистам — адептам свободного рынка, которые убеждены, что лишь масштабные катастрофы, приносящие великое опустошение, могут подготовить почву для их «реформ», Кэмерон верил, что серия шоков, направленных на мозг человека, может опустошить сознание и стереть сложившиеся структуры психики, после чего можно выстроить новую личность на труднодостижимом иначе состоянии «чистого листа».

Гейл многие годы хранила на задворках памяти эту историю о ЦРУ и Университете Макгилла, не уделяя ей слишком много внимания, — она никогда не имела дела с Институтом Аллана. Но теперь, сидя рядом с Джекобом, она обратила внимание на рассказы пациентов о своей жизни — о провалах в памяти и возвращении в детское состояние. «Тогда я поняла, что эти люди должны были пройти через что-то, что прошла и я. И я сказала: "Джекоб, вот она — причина"».

Мастерская шока

Гейл обратилась в Институт Аллана с требованием предоставить ее медицинскую карту. Сначала ей ответили, что бумаги не сохранились, но в конце концов она их все-таки получила — все 138 страниц. Доктором, который имел право допустить ее к этим документам, был Эвен Кэмерон.

Письма, заметки и официальные медицинские документы содержали душераздирающую историю — о лишенной в 50-е годы свободы 18-летней девушке Гейл и о правительстве и врачах, злоупотреблявших своей властью. Записи начинаются с осмотра Гейл доктором Кэмероном при ее поступлении: блестящая по своим знаниям учащаяся школы медсестер в Макгилле, «до настоящего времени вполне уравновешенная личность», как описывает ее Кэмерон. Однако она страдает от тревоги, связанной, отмечает доктор, с плохим отношением к ней отца — «человека с глубокими нарушениями», который «регулярно совершает психологические нападения» на свою дочь.

Начальные записи отражают симпатию медсестер к Гейл, которая посвятила себя той же профессии, что и они, ее называют «веселой», «общительной» и «изящной». Но после нескольких месяцев, проведенных под их надзором и вне его, Гейл претерпевает радикальное изменение личности, что скрупулезно отражено в медицинской карте: через несколько недель она «демонстрирует детское поведение, выражает странные мысли и явно галлюцинирована и неадекватна». В записях указывается, что эта интеллигентная молодая женщина не способна досчитать до шести; она то «пытается манипулировать персоналом, враждебна и крайне агрессивна», то становится пассивной и апатичной и даже неспособна узнать своих родственников. Ее заключительный диагноз — «шизофрения... с яркими истерическими проявлениями» — куда серьезнее, чем «тревога», на которую она жаловалась при поступлении.

Эти изменения, без сомнения, имели прямое отношение к лечению, которое также описано в истории болезни Гейл: огромные дозы инсулина, которые вызывали коматозное состояние, странное сочетание возбуждающих и тормозящих средств, долгий сон под действием лекарств и сеансы электрошока, которые в восемь раз превышали обычные дозы, применявшиеся в терапии того времени.

Сестры не раз отмечают стремление Гейл убежать от врачей: «Пытается выбраться отсюда... заявляет, что с ней плохо обращаются... отказывается от сеанса электрошока после инъекций». Такое поведение всегда было поводом для очередной отправки ее в то место, которое младшие коллеги Кэмерона прозвали «мастерской шока».

В поисках «чистого листа»

Несколько раз перечитав историю своей болезни, Гейл Кестнер почувствовала себя археологом, который ведет раскопки собственной истории; она собирала и изучала все материалы, которые могли бы объяснить, что происходило с ней в госпитале. Она узнала, что Эвен Кэмерон, американец с шотландскими корнями, достиг вершины успеха в своей профессиональной деятельности: он был президентом Американской психиатрической ассоциации, президентом Канадской психиатрической ассоциации, а также президентом Всемирной психиатрической ассоциации. В 1945 году он был одним из трех американских психиатров, которых пригласили освидетельствовать на предмет психического здоровья Рудольфа Гесса на Нюрнбергском процессе.

Когда Гейл начала в этом разбираться, Кэмерон уже давно умер, но оставил после себя десятки научных статей и лекций. Кроме того, появилось несколько книг, рассказывающих о том, как ЦРУ финансировало эксперименты по контролю над психикой, и эти работы содержали немало подробностей о взаимоотношениях Кэмерона с этой организацией.

Гейл все их прочитала, подчеркнув важные места, и составила хронологию событий, сопоставляя эти данные со своей историей болезни. Она узнала, что в начале 1950-х годов Кэмерон отказался от стандартного фрейдистского подхода «разговорной терапии» в попытке открыть «корневые причины» психических расстройств своих пациентов. Он мечтал не восстанавливать своих пациентов, но воссоздавать их при помощи метода, который он называл «управление психикой», по аналогии с тем, как человек управляет автомобилем.

Как видно из опубликованных им в то время статей, он считал, что можно научить пациентов новому, здоровому образу жизни только одним путем: нужно проникнуть в их психику и «сломать старые, патологические паттерны». Первый шаг его метода — «избавление от модели поведения», при этом достигается потрясающий результат: возвращение психики к тому состоянию, когда она была, по словам Аристотеля, «дощечкой для письма, на которой еще ничего не написано», tabula rasa. Кэмерон полагал, что может достичь такого состояния, атакуя мозг с помощью всех известных средств, которые нарушают его нормальную работу, внезапно и все сразу. Это была настоящая война «шока и трепета» против психики.

К концу 1940-х электрошок завоевал популярность среди психиатров Европы и Северной Америки. Он вызывал меньше необратимых изменений, чем хирургическая лоботомия, и, как всем казалось, был эффективен: истерические пациенты становились спокойнее, а в некоторых случаях электрические разряды, по-видимому, делали человека разумнее. Но это были лишь отдельные наблюдения, и даже те врачи, которые работали с этой техникой, не могли найти научного объяснения ее действию.

Конечно, они знали и о побочных эффектах этой терапии. Никто не сомневался, что электроконвульсивная терапия может вызвать амнезию; это было основной жалобой подвергнутых такому лечению. Еще одно побочное действие, часто отмечаемое и тесно связанное с потерей памяти, это регрессия. Десятки клинических наблюдений показывали, что сразу после такого лечения пациенты сосали пальцы, лежали в эмбриональной позе, ели с ложечки и звали к себе маму (часто ошибочно принимая врачей и сестер за родителей). Эти явления быстро проходили, но в отдельных случаях, когда применялись сильные дозы шока, наступала полная регрессия, так что пациент терял способность ходить и разговаривать. Мэрилин Райе, экономист, которая в середине 70-х годов стояла во главе движения за права пациентов, отказывающихся от электроконвульсивной терапии, в ярких красках описывала состояние, когда ее воспоминания и жизненный опыт были стерты с помощью электрошока: «Теперь я знаю, как должна была чувствовать себя Ева, которая была создана взрослой из чужого ребра, без какой-либо предыстории. Я чувствую себя столь же пустой, как Ева».