Читать книгу "В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 - Юрий Владимиров"

…На другой день в обед принесли что-то вроде свекольного борща с добавкой муки и мелкого картофеля, но на картофелинах попадалась земля, что придавало «борщу» темноватый оттенок. Но я опять провел день без еды, выполняя указание врача. Перед сном, пытаясь принять дозу хинина, я случайно рассыпал лекарство и поэтому ночью сильно помучился от приступа малярийного озноба, так что на укусы комаров и мошкары уже не обращал внимания.

Почти в таком же режиме, как и первые два дня, прошли у меня остальные 8—10 суток, которые я пробыл в лазарете. К сожалению, врачу не удалось добиться у немецкой комендатуры сухарей для желудочных больных, и он уже не надеялся нас вылечить. На десятые сутки после завтрака у нас появилось начальство в сопровождении немецкого переводчика. Зайдя в нашу «палату», они сообщили, что сегодня меня вместе с другими тяжелобольными отправят для дальнейшего лечения в городскую инфекционную больницу Павлограда.

Мы двинулись в путь. Погода была солнечной и жаркой. Шли не спеша. Все молчали. Я мучился от наступивших позывов в желудке, но надо было терпеть. Перед воротами больницы, которая со всех сторон была огорожена высоким кирпичным забором, одиноко стоял часовой-итальянец. Он подал сигнал свистком, и нам навстречу вышел немецкий ефрейтор, который повел нас в больницу.

Основным медицинским персоналом – врачами, фельдшерами и санитарами, а также хозяйственными работниками – там были военнопленные, проживавшие на территории больницы. Нас «рассортировали» по видам болезней и определили места. Меня, как больного дизентерией, поместили в правом крыле здания – в пятиместной палате рядом с туалетной комнатой, где были умывальники и параша. В палате имелись два окна, выходившие во двор. Больные размещались на железных пружинных кроватях, и приходилось спать на шинелях.

Врач, поговорив со мной, разрешил мне съесть весь обед и попить вечером чай с сухарями, подслащенный еще незнакомым мне сахарином. А утром обещал решить, как лечить меня дальше от дизентерии, принявшей, по его словам, очень тяжелую, но еще не безнадежную форму.

Вскоре после ухода врача санитары принесли обед. Меня удивило, что по качеству он заметно отличался от того, что нам давали в лагере. Это был густой гороховый суп с проблесками жира и кусочками мяса.

После обеда я попробовал полежать на кровати, но ячейки железной сетки больно вдавливались в мое худое тело, и я не смог уснуть. Хотел разместиться на полу, но посчитал это неудобным перед соседями, которые спокойно лежали на своих кроватях. Так и промучился до вечера, пока не принесли ужин – бак горячего сладковатого чая, заваренного листьями какого-то дерева, и суточные порции: кому – черного хлеба, кому – сухарей. При этом полагалось половину порции съесть в ужин, а другую – на следующий день в обед. Но на практике пленные всю порцию обычно съедали за один раз. В ту же ночь меня так «несло», что я почти всю ее провел в туалетной комнате, сидя со спущенными штанами на ведре, предложенном санитаром, так как пользоваться парашей не мог. При этом более часа трясся также от холода от приступа малярии. И кстати, так происходило со мной еще несколько ночей.

На другой день врач вручил мне два пакета – один с марганцовкой, а другой – с порошком угля. Других лекарств у него не было. Он предупредил меня, чтобы я пока не ел жирные продукты, особенно ливерную колбасу местного производства, которую иногда будут давать на ужин. Если принесут куриные яйца, что маловероятно, то лучше есть только желток. Придется также отказаться от овощей и фруктов. А дальше все будет зависеть от меня самого, вернее, от моего организма.

После ухода врача у нас появился мужчина средних лет в комсоставской одежде и хромовых сапогах. Он сказал, что прибыл поздно ночью и поселился в соседней комнате. Потом он попросил нас не выдавать немцам его секрет. Дело в том, что он устроился в эту больницу с большим трудом под видом желудочного больного, а на самом деле он заразился венерической болезнью – схватил триппер от одной симпатичной женщины в селе, которое раньше было оккупировано немцами, потом освобождено, а затем вновь потеряно. И если немцы об этом узнают, то ему грозит расстрел и сильно пострадают врачи. Мы заверили товарища, что все будет хорошо, тем более что он оказался отличным рассказчиком, очень душевным и компанейским человеком.

Сидя в палате, я начал записывать по памяти в студенческой зачетной книжке адреса родных и близких. Записывал их сохранившимся в кармане гимнастерки огрызком простого карандаша. В это время внутрь палаты заглянул из раскрытого окна итальянский охранник и поприветствовал меня. Я ответил ему по-английски, так как раньше изучал этот язык в институте три года. Оказалось, итальянец немного знает английский, и у нас с ним и начался разговор, который мы дополняли пантомимой. Выяснилось, что до войны мы оба были студентами – я в Москве, а он в Болонье. Он угостил меня сигаретой и еще одну дал в запас.

Он поинтересовался, чем я болен, и сказал, что Бог мне поможет, я выздоровею. А в подтверждение сказанному достал из кармана молитвенник, напечатанный на итальянском языке на двух листках белой бумаги, и подарил мне его с надписью «Воладимирио от Марио». Я с благодарностью принял молитвенник и носил его с собой взамен утерянного маминого «талисмана» вплоть до окончания войны. Наверное, он тоже помог мне выжить в плену.

К сожалению, дружба с этим милым итальянцем закончилась уже через два дня: он больше не появился во дворе больницы – видимо, его отправили на другое место службы.

Однажды я проснулся среди ночи из-за того, что наш интеллигентный сосед рассказывал какую-то историю. Оказалось, все слушали подробное изложение романа А. Дюма «Граф Монте-Кристо». Разумеется, я тоже заслушался рассказом, который длился почти до рассвета. Но аналогичные рассказы повторялись и в другие ночи.

Глава 5

Наступило утро третьего дня моего пребывания в больнице. Я по-прежнему чувствовал себя плохо: сильно ослаб, с трудом передвигал ноги. В тот день врачебный обход закончился тем, что у всех проверили температуру, которая у меня оказалась ниже 36 градусов. В туалетной комнате меня взвесили на стареньких и расшатанных весах. Во мне было только 38 килограммов. От грустных мыслей я спасался тем, что стал записывать в небольшую тетрадку немецкие слова, которые считал наиболее необходимыми для разговора с немцами. Эти слова я находил в своем немецко-русском словаре. Конечно, этого не потребовалось бы делать, если бы у меня был русско-немецкий словарь. Но, с другой стороны, таким образом немецкие слова хорошо запоминались, и к тому же большое внимание я уделял разговорной речи, а также повторению вслух слов и предложений. Кроме того, я читал и переводил для себя все попадавшиеся на глаза немецкие тексты. Эти самостоятельные уроки немецкого языка у меня проходили ежедневно и занимали чуть ли не весь световой день. Поэтому в больнице мне не было скучно и я не чувствовал себя обреченным, хотя передвигался с большим трудом и не было даже сил снять с себя гимнастерку.

Четвертый день моего пребывания в больнице ознаменовался тем, что после завтрака состоялся визит высокого немецкого начальства, сопровождаемого нашим врачом, фельдшером и другими лицами. Среди визитеров находились также два переводчика. Главный немец – подполковник медицинской службы – был уже в годах. Он носил не обычные очки, а пенсне. Его мундир украшала лента Железного креста 2-го класса. Лицо главного немецкого врача выглядело добродушным.