Читать книгу "В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 - Юрий Владимиров"

Вся компания подходила к кроватям, на которых сидели или лежали больные, и наш русский врач сообщал через переводчика, чем болен данный человек и как его лечат. Тот принимал сказанное к сведению, кивал и иногда давал какие-то указания нашему персоналу. При этом в разговорах принимал участие и русский переводчик.

Когда компания оказалась у моей кровати, я сразу, хотя и с большим трудом, поднялся с нее и встал по стойке «смирно», что очень понравилось немцам. А затем на многие вопросы главного врача обо мне, задаваемые русскому врачу, я стал отвечать сам на немецком языке, чем вообще привел всех чуть ли не в восторг. Немец ободрил меня, сказав, что я обязательно скоро выздоровею, для чего он постарается лично.

На следующий день утром ко мне явились немецкий ефрейтор и русский переводчик, которые принесли в банках черную и желтую масляную краску, кисточки и кусок тонкого железного листа. Мне предстояло написать красками на том листе черными латинскими буквами на желтом фоне «ABORT», что по-русски означает «УБОРНАЯ». Это была вывеска для новой уборной, построенной специально для медицинского и обслуживающего персонала больницы. Поскольку я малярным делом никогда не занимался, у меня на эту работу ушло чуть ли не полдня, и к тому же я еле отмыл руки.

Вечером мой лечащий русский врач и немецкий фельдшер вручили мне два пакета с таблетками: коричневыми – против дизентерии и с акрихином – против малярии. Другой наградой за работу стало то, что к ужину тот же ефрейтор принес пять сигарет, около десятка сухарей из белого хлеба и… большой кусок ливерной колбасы, которую сразу пришлось отдать соседям. Все сигареты я скурил в течение трех дней, разламывая пополам и отдавая докурить соседям.

Однажды после завтрака кто-то под окном несколько раз громко назвал по фамилии одного из моих соседей. Оказывается, ему принесли в горшке горячий борщ, а в узле – куски хлеба и сала, помидоры и свежие огурцы. Товарищ, получивший такой подарок, заявил, что это продуктовая передача от его городских знакомых, у которых он квартировал в прошлом году. Помидоры и огурцы он порезал на доли и раздал их соседям.

Этот случай привел меня к одной, казавшейся безумной идее. Я решил написать на листке бумаги свою фамилию, имя, возраст, военное звание (лейтенант), бывшее место жительства, профессию, а главное – сообщить о тяжелом положении со здоровьем. И эту записку с просьбой о помощи я задумал передать в город. И неожиданно такая возможность представилась. В соседней комнате, где скончался больной, через открытое окно я увидел, что двор метет какой-то мужчина. Оказалось, что он тоже военнопленный. Я попросил его дать закурить, но он ответил, что табака у него нет. И тогда я предложил ему бросить за ограду мою записку, заплатив за это имевшиеся еще у меня 30 рублей. Затем оставалось только ждать, к чему приведет моя затея или чем она закончится.

Наступило 18 июля – день моего рождения. Мне исполнился 21 год. Едва закончился завтрак, как я услышал со двора громкий голос переводчика: «Лейтенант Владимиров! Подойди к выходу, тебе передача из города!» – «Как же ты сумел завести в городе любовь – и даже не одной, а двух девиц?» – удивился переводчик. Он вручил мне маленький глиняный горшочек с горячим борщом и белый узелок, в котором оказались бутылка с киселем из черешни, два вареных яйца, несколько картофелин и черных сухарей – замечательный подарок ко дню рождения! К передаче была приложена записка. В ней говорилось, что ее пишут живущие по соседству с больницей девушки, которые нашли на улице мое послание и с одобрения своих родных и знакомых подготовили эту скромную передачу, надеясь, что она поможет моему выздоровлению. Они обещали и дальше делать мне передачи через переводчика, с которым они хорошо знакомы. Им хотелось получить от меня письменный ответ. Я написал девушкам более подробную записку, а переводчик, почему-то уверовав, что я его не выдам, сообщил, что девушки раньше были активными комсомолками и поэтому побаиваются сообщать свои адреса и имена. Однако переводчик все же назвал мне их имена и фамилии.

Обе девушки продолжали носить мне разные передачи через три-четыре дня, пока меня не выписали из больницы. Этих девушек я увидел лишь мельком у ворот больницы, когда немецкий конвоир уводил меня обратно в лагерь, туда они принесли мне последнюю передачу.

…И вот наступил день, когда у меня появился такой аппетит, что, нарушив запрет врача, я с жадностью съел всю 150-граммовую порцию местной ливерной колбасы, а затем выпил кружку чаю с двумя сухарями и не стал принимать угольный порошок. Решил: лучше умереть, чем так страдать. И случилось чудо: ночью и на следующий день никакой рези или болей в желудке не было. В обед я с жадностью съел борщ с мясом и пшенную кашу со сливочным маслом, которую принесли мне знакомые девушки. В ужин я опять съел всю порцию ливерной колбасы и пренебрег всеми средствами лечения. К общему удивлению, я почувствовал себя лучше, и врач разрешил мне выходить из больницы на свежий воздух.

В тот же день в нашей палате появился новый санитар – рослый и упитанный мужчина средних лет, аккуратно одетый в гимнастерку с широким комсоставским ремнем и в брюки полугалифе, заправленные в хромовые сапоги. Во время прогулки во дворе он заговорил со мной и расспросил о том, где я воевал, как попал в плен.

На следующий день после завтрака санитар застал меня в туалетной комнате. Увидев это, он сказал, что устроит во дворе очаг и поставит кипятиться ведро с водой, в которую мы погрузим для дезинфекции мою одежду, а шинель просушим на солнце. Так мы и поступили. Совершенно голый и босой, я весь день провел у очага, подкладывая дрова. А затем санитар предложил мне помыться горячей водой с мылом. Утром санитар отвел меня в укромное место и сказал, что хочет доверить мне большую тайну. По его словам, Павлоград стал центром, где находится Днепропетровский областной комитет партии и нелегально действует его первый секретарь. Он очень нуждается в надежных людях. В связи с этим санитар предложил мне бежать вместе с ним и еще одним товарищем из больницы в город. Бежать нужно было той же ночью, так как на другой день его могли арестовать, поскольку один из работников хозчасти догадался, что санитар – еврей, и, наверное, уже донес на него немцам.

Предложение о побеге застало меня полностью врасплох, поэтому я попросил санитара подождать ответа до обеда. С одной стороны, мне очень хотелось на свободу, а с другой – было ясно, что я еще слишком слаб для такого дела и могу оказаться обузой для товарищей. Так я и сказал санитару.

После обеда я лег спать и проснулся из-за доносившихся со двора громких криков и шума. Оказалось, что двое из обслуживающего персонала больницы, которым запрещалось выходить в город, преодолели высокий кирпичный забор и скрылись. Одним из них был мой знакомый санитар. Около забора охранники нашли небольшую веревочную лестницу. Судя по тому, что побег состоялся в дневное время, а не ночью, как предполагалось, для санитара, видимо, сложилась критическая ситуация.

Через два дня от сидевших во дворе больных я услышал, будто бы в нашей больнице находится первый секретарь Днепропетровского обкома партии Сташков. Его ранили при аресте и привезли для перевязки. В тот же день я увидел, как двое немецких конвоиров уводили куда-то с трудом шагавшего раненого человека. В 1973 году я узнал о дальнейшей судьбе Н.И. Сташкова из книги «Говорят погибшие герои», которую мне подарили незабвенные друзья – профессора Борис Борисович Диомидов и Никита Васильевич Литовченко. В ней, в частности, было написано, что Сташкова арестовали в Павлограде 28 июля 1942 года и казнили в январе 1943 года. А в 60-х годах со мной в Москве некоторое время работал Валера Сташков, сын Героя Советского Союза Н.И. Сташкова.