Читать книгу "Измайловский парк - Ирина Лобановская"

— Что все-таки скажешь насчет побрякушек? — вернулся к прежней теме Валерий.

— Поищи через Интернет, — вяло посоветовал Арам.

Его явно не увлекала тема фамильных драгоценностей. Что говорить, когда нечего говорить…

Панин махнул рукой:

— Пытался… Ни фига не нарыл! На сайтах есть кое-какая информейшн о старинном дворянском роде Паниных. Ее даже немало, но она повторяется, а сведений о наследстве нет как нет. Очевидно, эта тайна хранится лишь в нашей семье.

— Да зачем тебе понадобились ваши загадочные сокровища? — мрачно уставился на приятеля Арам. — Для чего нужны эти, скорее всего, мифические, призрачные, несуществующие брюлики? Чушь собачья!

Валерий сам задавал себе такой вопрос не раз и был не в состоянии на него ответить. Он жадный? Да вроде нет. У него не на что жить? И это неправда. Тогда что же? Что мучает его? Что заставляет отыскивать фамильные реликвии Паниных? Найти во что бы то ни стало…

— Из башки не выходят… — пробубнил он и потер лоб.

Валерий и ругал себя, и злился на себя, и пытался бросить никчемные, бесполезные поиски, но оказался бессильным перед самим собой. Сложнее всего сражаться с собственным характером, а уж победить его — вообще задача из задач… Но выиграть у противника может лишь тот, кто победил себя. И если Валерий не в силах сражаться с собой… На что он тогда годится? А люди… Они испокон веков стремились к богатству, как поток воды всегда несется вниз, а не в разные стороны.

— У меня мать привязалась к Вертинскому, — задумчиво сказал Валерий. — Целыми днями у нас теперь грустит в углу попугай Флобер и плачет по-французски… А я думаю: что, плакать по-русски или по-испански — это как-то иначе, чем по-французски? Мне кажется, что плач — это вытекание слезной жидкости из глаз, и какое отношение оно имеет к национальной принадлежности плачущего? И может ли приобрести какую-то национальную манеру? Наверное, имеется в виду, что попугай, плача, заодно произносит французские слова. Но все равно сказано шиворот-навыворот… По-моему, мысль выражена не адекватно.

— Ты никогда не понимал поэзию, — засмеялся Арам. — Знаешь, тебе нужно успокоиться. Скоро экзамены. Ну, когда тебе заниматься этими поисками? Сдашь сессию — тогда и попробуешь.

— Это еще не скоро… — пробормотал Валерий.

Приятель вгляделся в его лицо:

— Может, ты маньяк?

— Маньяк… — пробубнил Валерий. — Маниакальный синдром… Ты сечешь, что это такое? А опять рассуждаешь… Люди с чисто маниакальным синдромом встречаются реже, чем с депрессивным или маниакально-депрессивным. На первый взгляд парадоксально, но маниакальный синдром на поверку куда опаснее депрессивного. И вот почему. Человек с маниакальным синдромом побежит играть с «милым, забавным бычком», возьмет в руки «красивую змейку» и полезет целоваться с бандитом… Чем чревато — ясно. А депрессушный, по крайней мере, таких вещей не сделает.

Он вспомнил: Женьке полюбился мягкий мамонтенок, стоявший у Валерки на книжной полке. Ей нравилось держать игрушку в руках, она мамонтенка всего общупала, любовно-куражливо часто трепала за хвост и хобот, весело шлепала по попе. И обнаружила — Валерка и раньше это заметил, — у мамонтенка попа набита чем-то вроде песка или камешков.

Валерка рассказал ей случай из своего детства: у него тогда был слоник. И однажды мать дала ему слоника с собой, когда вела к зубному врачу, чтобы одному было в кресле не так страшно. Валерка попросил докторшу посмотреть и полечить зубы (бивни, очевидно) его слонику. Докторша охотно «въехала» в суть дела, посадила слоника на бормашину, покопалась у него под хоботом своим крючком, «посверлила» и даже под хобот ему прилепила ватку: мол, и ты с ваткой во рту посиди, и слоник твой. И так все здорово прошло, и совсем не страшно в такой слоновьей компании.

Женька посмеялась, опять взяла мамонтенка, снова потрепала за хобот и пошлепала по попе. И внезапно призналась:

— Если бы он был мой, я бы не смогла удержаться от соблазна — взяла бы ножик, распорола бы его сзади и посмотрела, что там у него внутри: песок или камушки…

Валерка хмыкнул:

— Именно поэтому дети — сечешь? — ломают игрушки. Хотят понять их устройство — такое вот непосредственное ребячье любопытство. И говорят, у маньяков тоже, по сути, детская психология, но только, увы, бесконтрольно «переезжающая»: маньяк хочет узнать, что внутри у человека, и его самодеятельно распатронивает.

Он наклонился и галантно поцеловал Женьке руку.

— «Ваши пальцы пахнут ладаном…» Поди, санитары в морге получили щедрые чаевые, если от трупа так хорошо пахнет.

Женька кричать и падать в обморок не стала, а, не тушуясь, не теряя своей обычной приветливости, отозвалась непосредственно-деловито:

— Нет, просто поэт ее видел во время отпевания в церкви, вот и все!

Валерий ответил в тон:

— Но сказано: «пальцы пахнут»! А она все-таки не святая… Запах в церкви — он не от пальцев.

— Ну, он просто ее очень горячо любил! Это посвящение Вере Холодной.

Валерка присвистнул:

— А-а! Он горячо любил Холодную. Его Вера была Холодная.

Женька расхохоталась.

Валерка вспомнил все это, встал, потянулся и сказал Араму, тоже спокойно и деловито:

— Хочу расслабиться. Дай я немножко тебя подушу.

Подошел и сцепил сильные пальцы на шее приятеля.

Айрапетов взбеленился, вскочил, резко оторвал от себя друга, отбросил подальше, а затем, точь-в-точь с его интонацией, сказал, строго погрозив пальцем:

— Сиди смирно, археолог! И не балуй!

Глава 4

Отцы Арама и Валерия дружили давно. Познакомились когда-то на конференции медиков в Питере. Виген Айрапетов прилетел туда из Еревана и три вечера подряд, после заседаний, бродил вместе со своими новыми знакомыми по сырым улицам.

Вспомнил, как дочь однажды рассказывала, что Достоевский написал в анкете: «Люблю тебя, Петра творенье… Извините, не люблю. Вода, дыры и монументы…»

Вигену тоже город не понравился: лишенный всякой гармонии, внестилевой и грязный. Очевидно, великий писатель не ошибся.

Айрапетов позвонил домой, узнал, как там жена и дочка. Он тосковал не столько без них, сколько без привычного окружения.

В то время Виген был довольно известным в Ереване офтальмологом. За консультациями к нему ездили издалека. Честолюбие его не мучило, но очень поддерживало на всех трудных жизненных переходах.

— Виген… — нежно иногда повторял он нараспев свое имя. — Вы гений… Вы гений, Виген… Ну да, что-то в этом есть… Имя — это судьба.

После конференции общительный Туманов предложил своему новому другу поехать в Москву.

— А что, батенька? Махнем прямо сейчас! Одна ночь на поезде. И столицу заодно поглядишь. Познакомишься с моими друзьями. Например, с Левкой Резником. Самая подходящая фамилия для хирурга. Он детский врач-травматолог. Я его когда-то давно спросил: «И много тебе, наверное, детских слез приходилось видеть-слышать, когда накладывал белый гипс?» А он ответил: «Да, но не меньше и веселого смеха…»