Читать книгу "Вода камень точит - Сю Фудзисава"

— Одним словом, есть у меня к тебе интерес.

— Савамура-сан… может быть, вы меня переоцениваете… Я-то…

Миясэ выдыхает через нос и устремляет свой взгляд на комбинат за каналом.

Такое скверное чувство, будто по спине ползает бесчисленное множество насекомых. За деревянным столом неподвижно сидит мужчина в ожидании информации о покойниках, в нос бьет запах только что отпечатанных газет. В просторном суматошном зале четвертого этажа он, находясь как бы в пещере, спокойно дышит, распространяя вокруг себя тепловатый смрад. Он напоминает средневекового ученого-затворника, окруженного черепами и пыльными томами древних книг.

— Возможно… переоценил. Тебе ведь и тридцати еще нет. Впрочем, это не важно.

От странных слов Савамуры у Миясэ все поплыло перед глазами, но он счел невыгодным как-то реагировать на них. Он лишь рассмеялся про себя, подумав о том, что ведет торг с человеком, до которого ему и дела-то нет. В глаза ему сверкнула золотая оправа солнечных очков Савамуры.

— У меня есть весьма странное хобби… Посмертная маска живых людей… Я рефлекторно представляю себе лицо собеседника после его смерти. Ну, это, конечно, связано с моим детством в семье буддийского монаха. Когда мы жили в городе Ямагата, мне приходилось частенько видеть лица покойников.

— Это нехороший интерес. Какая-то плохая привычка.

Он заметил, как из-под темных очков в уголках глаз Савамуры выступили морщинки.

— Моя молодая сотрудница тоже часто так говорит. Наша бухгалтерша…

От известия, что в газете «Свастика» работают молодые девушки, Миясэ обалдел от изумления. Ему казалось, что офис такой газеты заполнен одними стариками, не важно, как они работают — весело, энергично, или в угрюмом молчании.

— Как бы там ни было, исход жизненной борьбы запечатлен на лице покойника. Ведь при жизни-то люди мало что из себя представляют. Так, клубок ненужных забот. Делают дурацкие газеты, например. Что это, по-твоему, за драгметаллы или вступительные экзамены, а? Что за домашние любимцы — идиотизм, не правда ли?

— Сейчас говорят не любимцы, а четвероногие друзья.

— Что? Ах, извините… Одним словом, хочу сказать, что при жизни человек ничего из себя не представляет.

Миясэ пристально смотрит на свое отражение в темных очках Савамуры. Где-то в глубине угадывались веки собеседника, но его зрачков совсем не было видно.

— Но, Миясэ… Миясэ-сан! Выражение твоего лица и весь твой облик заслуживают особого уважения. Совсем не могу представить себе твою посмертную маску. Попросту говоря, ты как будто уже умер. Вообще ничего нет. Такой здоровяк… и ничего… Это моя похвала, пойми правильно.

Внутри зарождалось недовольство. Миясэ нарочно подставил свое лицо солнечным бликам, отражавшимся от поверхности канала; сощурив глаза, он видел множество ярких светил сквозь свои ресницы. Ничего нет, так? Щупальца коварной насмешки тянулись к нему, обволакивали тело. Вообще ничего нет, — вот так вот брякнуть с бухты-барахты! Да нет же, здесь кроется нечто совсем другое. И вот это-то Савамура и пытается скрыть под личиной насмешки. Да он актер! Гляди, как он театрально склонил голову, поблескивая стеклами очков.

— Послушайте, Савамура-сан…

Тут Миясэ слышит какой-то лязг за своей спиной. Отчаянно заскрипела шаткая пожарная лестница типографии.

— Савамура-сан, да отзовитесь же наконец!

Обернувшись, Миясэ увидел Окуду, смотрящего на них сверху, облокотившись о перила четвертого этажа.

— Ах вот вы где! Уединились и секретничают — это до добра не доведет! Короче, покойничек нарисовался. Звонят вам. Давайте поторапливайтесь. Третья линия.

Увидев наконец Окуду, Савамура нарочито бодро крикнул: «Понял!» — и высоко поднял руку.

— Покойник, говорят. Надо идти. Потом продолжим наш разговор.

Покряхтывая, Савамура поднялся и отряхнул свои вельветовые штаны. Затем снял очки и, помаргивая глазами, положил в карман пиджака. Встав на ноги с рыдающим возгласом, он облегченно выдохнул, будто кончил. Миясэ плюнул в мутную воду канала.

Через приоткрытые губы сверкает белая эмаль зубов.

Придерживая левую ногу Тамаки правой рукой, Миясэ вкладывает свой корень в ее пушистое основание. Другой рукой он обнимает ее за тонкие плечи и касается губами выступившей на белой шее вены. От неожиданного прикосновения та рефлекторно сокращается, и Миясэ нежно лижет это место на ее шее.

Для самого Миясэ было загадкой, что же в Тамаки так притягивало его. Воспылав желанием к ее плоти, коже и теплу, он затащил ее в васицу, когда она только собралась делать приборку. Чувствуя, что, несмотря на удивление, Тамаки ждет его, Миясэ стал сдирать с нее одежду со страстью голодного маньяка. В тусклом свете люминесцентной лампы над мойкой он лишь едва различал силуэт ее тела, но когда глаза Миясэ привыкли к темноте, стал хорошо виден даже узор на раздвижной перегородке в форме листьев дерева гингко.

Крепко обняв девушку, он стал с силой входить в нее. Постанывая, она часто дышала. Влажное дыхание Тамаки проникало прямо в уши Миясэ, и ему почему-то привиделся глухой лес.

Тишина, а вокруг какой-то шелест. Ему показалось, что он слышит, как соки, смешавшись, поднимаются по капиллярам трав и деревьев. И только в самом центре леса полная тишина, настоящий вакуум. Ему вспомнился виденный в детстве по учебному телевидению Эн-эйч-кэй фильм о сказочном лесе, из чащи которого неожиданно открывается овальное небо.

— Лес…

— …Лес?

— Я вижу… и там только мы с тобой…

Тамаки с несвойственной для женщины силой обнимает Миясэ за шею, теперь уже из его груди вырывается вздох. Женское тело превращается в пружинистую почву. С закрытыми глазами Миясэ кажется, что он погружается в сужающуюся воронкой щель с загнутыми внутрь краями. Земля вот-вот разверзнется под мощными ударами сваи, как вдруг, пропитанная влагой, она становится снова твердой и крепко обволакивает его орудие. В небе над лесом проносится дыхание Тамаки.

В слабом свете лампы рельеф ребер и груди Тамаки напоминает гладкую поверхность пустыни лунной ночью. Разрывая песок нетерпеливой рукой, он добирается до основания бархана плоти, впивается зубами в его твердую покрасневшую вершину и зарывается носом в тепло подмышки девушки.

— Коити… в меня…

Наткнувшись своим орудием на твердую землю, Миясэ вдруг оказывается в озере бананового масла среди лесной чащи. С каждым движением его тела в это озеро падает блестящая капля. «И к чему мне все это видится», — спрашивает он сам себя. Чем глубже он погружается в плоть Тамаки, тем ближе становится к своей сути.

Женщина скребет татами ногтями поджатых пальцев ног, ее разметанные по полу волосы похожи на лужицу смолы. Вдруг ее ноги взлетают к потолку, и Миясэ проникает в самую глубину. Огненный ком зарождается у него где-то в недрах живота, и в следующий миг происходит семяизвержение.