Читать книгу "Сезон дождей - Илья Штемлер"

– А что на тебе было? – Зоя вернула на стол горячий бульон. – Ты не торопись, мне все интересно.

– Что было? Голубое платье с белыми оборками. Ну, ты знаешь.

– Шифоновое? Что тебе привез отец из Польши?

– Ага, – кивнула Наталья.

– Так оно же тебе широковатое в талии.

– Здрасьте. А кто мне его ушивал? – Наталья вскинула брови. – Сама и ушивала.

– Ах да, – засмеялась Зоя. – Я и забыла. Когда это было… А туфли? Те самые, с перепонками?

– Слушай, тебя интересует всякая ерунда. Так я не успею все рассказать.

– Ладно, ладно. Это не ерунда, это первое впечатление, – смирилась Зоя. – Мне все интересно.

– Я выглядела неплохо.

– Ты всегда выглядишь лучше всех! – искренне воскликнула Зоя. – Ладно, давай о главном. Где они живут?

– На Петроградской, улицу я не запомнила, мы ехали на трамвае, где-то у зоопарка.

– Хорошая квартира?

– Коммуналка. Огромная. На восемь семей. Как вокзал. У них две комнаты. Одна родительская, вторая – Евсейки. Вспомнила, они живут на Введенской!

Семья Дубровских – отец, Наум Самуилович, мать, Антонина Николаевна, и сын Евсей, студент литературного факультета пединститута – жили на улице Олега Кошевого, или по-старому Введенской, в доме № 19. В двух комнатах, в самом конце длинной коридорной кишки, рядом с общей кухней. И запахи от стряпни, что готовили все восемь семейств соседей, перво-наперво проникали в комнаты Дубровских. Зимой еще куда ни шло, а летом, особенно в безветренную погоду, когда жара заставляла распахивать двери, то вместе с шумом от снующих по коридору соседей – а их, в общей сложности, проживало тридцать два человека – комнаты наполняли запахи.

Особое негодование вызывала стряпня вагоновожатой Гали, которая занимала со своими четырьмя хулиганистыми пацанами комнату в начале коридора, у самого туалета. Галя часто варила студень. Из чего она варила тот студень, непонятно, только стойкая пронзительная вонь казалась не просто запахом, а материальной субстанцией, которая и после готовки еще долго держалась в коридоре, вызывая ропот соседей. На что горластая вагоновожатая предлагала особо недовольным переселиться в ее комнату, смежную с туалетом.

И сегодня, когда Евсей собирался познакомить родителей со своей будущей женой, вагоновожатая Галя, как нарочно, затеяла варить свой студень.

– Наум, что делать? – беспокоилась Антонина Николаевна. – Девочка впервые войдет в дом, что она подумает?

– А что же делать? – обескуражено отвечал Наум Самуилович. – Я так боялся этого, и на тебе. Из чего она варит студень – из дохлых кошек?

– Главное, чтобы Севка провел девочку через коридор. А там я вылью на пол одеколон, перебью запах.

– «Главное», – усмехнулся Наум Самуилович. – Коридор длиннее взлетной полосы аэропорта. Надо было познакомиться с девочкой рядом, в зоопарке, там воздух поприличней.

– В зоопарке? Как будто у мальчика нет дома, как будто мальчик сирота. И кто знал, что Галька затеет свой студень? Я думаю – пусть будет так, как будет, пусть девочка не питает иллюзий. Не все живут в отдельных квартирах. И не у всех папа большой начальник в собесе.

Так сказала крупная женщина Антонина Николаевна. И Наум Самуилович понял намек верно – он работал редактором заводской газеты после сокращения штата корректоров в издательстве «Наука». Но вступать в диспут с женой Наум Самуилович не стал, ничего нового диспут не даст, как он не дал за все двадцать пять лет совместной жизни – Антонина Николаевна всегда оставалась при своих. Хотя и она не многого добилась в жизни после окончания фармацевтического училища. Единственная ее удача заключалась в том, что аптека, в которой она работала провизором, размещалась в пяти минутах ходьбы от дома, на Кронверкском проспекте, а не в полуторах часах езды в один конец, куда Наум Самуилович добирался ежедневно с двумя пересадками. Однако умолчать Наум Самуилович никак не мог, не в его это правилах. Он вздохнул и пробормотал:

– Лучше бы я остался жить в Баку, там хотя бы работа у меня была приличная, не то, что здесь. Там меня уважали.

Казалось, Антонина Николаевна только и ждала предлога.

– В Баку?! – нарочито засмеялась она. – Ты все забыл? Ты писал статьи за своего ишака-начальника, а он их печатал под своей азербайджанской фамилией. И дарил тебе то полкило осетрины, то путевку на десять дней в Дом отдыха в Мардакьяны, откуда ты сбежал через два дня голодный как собака. А я дрожала от страха, что меня пырнет ножом чокнутый наркоман, которому отказывала продать лекарства с наркотиком. В Баку ты был таким же неудачником, как и в Ленинграде, где ты ждал другой жизни. Ну переехали. И что?! Что ты здесь имеешь? Соединился со своими родственничками. Нужен ты очень им, у них своих забот хватает. В Баку мы хотя бы жили в отдельной квартире, а здесь?

Антонина Николаевна металась по комнате мелкими шажками. Крашенные хной волосы падали на широкие плечи, покрытые пестрым восточным платком. Хлопала пухлыми ладонями по бедрам и бормотала на восточный манер, точно бакинская хабалка, чем всегда веселила мужа. Сам Наум Самуилович за годы жизни на востоке сохранил свои украинские корни, чурался местных обычаев, а из всего словаря знал только слово «салам».

– Ты хотя бы причесалась, в дом придут в первый раз, – вздохнул Наум Самуилович.

– А чем я непричесана? Очень даже. Это моя прическа, – Антонина Николаевна боком взглянула в зеркало. Поправила какую-то прядь. – Ты бы лучше побрился. Ах ты уже брился? Ты быстро обрастаешь.

– Возраст, – ответил Наум Самуилович. – С годами растут волосы и нос, доказано…. Что будем пить?

– Кагор. И шампанское – Евсей вчера принес.

– Что-то можно придержать, – нерешительно буркнул Наум Самуилович. – Или кагор, или шампанское.

– Не каждый день мы знакомимся с невесткой! – возмутилась Антонина Николаевна.

– Ладно, ладно, только не сразу. Закончится шампанское, откроем кагор. Знаю я подобные браки, разойдутся, не успев до конца выпить бокал.

– Типун тебе на язык, дуралей! Ты живешь со мной двадцать четыре года, а думал, что женишься, чтобы решить свои половые проблемы молодости. Ходил весь в прыщах.

– Я в прыщах!? – возмутился Наум Самуилович. – Да я был похож на херувима!

– Не знаю, какой у Рувима, но твой оставлял желать лучшего, – Антонина Николаевна любила сальные дерзости, тем она и славилась среди знакомых. Брак ее с тихим Наумом Самуиловичем поначалу вызывал пересуды: прочен ли он? Но шли годы, и пересуды прекратились – как раз такие браки и отличаются прочностью.

Антонина Николаевна собиралась еще что-то вспомнить из своей долгой жизни с мужем, но внезапно ее лицо напряглось.

– Ша! – сказала Антонина Николаевна. – Идут. Поправь галстук, Наум, ты выглядишь, как Бармалей.