Читать книгу "Слепой. Танковая атака - Андрей Воронин"

Настоящих врагов на этом корабле у Глеба насчитывалось всего двое. Врагом номер один был Пагава, который как раз таки торговал оружием, причем давно и весьма успешно, и, судя по тому, как поглядывал на Глеба, в чем-то сильно его подозревал. Ловя на себе эти взгляды, Сиверов понимал, что от решительных действий глубокоуважаемого Ираклия Шалвовича удерживает только статус моториста Молчанова как незаменимого специалиста, лишившись которого, «Стелла» рискует никогда не добраться до пункта назначения или прибыть туда с огромным опозданием. Вот его Слепой шлепнул бы с превеликим удовольствием, но в данный момент груз был важнее, чем сопровождающий, который, к слову, во благовремении мог пригодиться еще и как свидетель – один из очень и очень немногих, кому известно, откуда он взялся, этот груз.

Это тоже было довольно неприятно. Знать, что, выбирая, кому бросить спасательный круг, в интересах дела ты убережешь от смерти того, единственного из всей команды, кто ее по-настоящему заслуживает, – не лучшее средство сохранить душевный покой.

Вторым убежденным, сознательным врагом Сиверова на судне был его непосредственный начальник, стармех Петр Николаевич Данилов, или, как звали его члены экипажа, дядя Петя – уже немолодой, рассудительный и добродушный мужик с прокуренными седыми усами и воистину золотыми руками, благодаря которым «Стелла» сохраняла способность двигаться в заданном направлении, а не просто дрейфовать по воле ветра и волн. Глеб испытывал к дяде Пете симпатию, которая, увы, не была взаимной. Стармех был единственным человеком на корабле, который хотя бы в общих чертах представлял себе, кто такой на самом деле его подобранный в Мумбаи помощник, и смотрел на него волком, хотя, как это чаще всего случается, в неприятностях своих от начала до конца был виноват сам.

С полгода назад стармех Данилов, ходивший в ту пору на другом корабле, под другим флагом и в составе другого экипажа, попал в поле зрения спецслужб. Как именно это произошло, Сиверов не знал; вероятнее всего, речь шла о неприятностях с таможней, возникших при попытке протащить откуда-то куда-то нечто, чего не следовало брать в руки. Очевидно, неприятности на долю дяди Пети выпали крупные, и вероятность лишиться паспорта моряка, а вместе с ним и свободы, была настолько велика, что Петр Николаевич позволил себя завербовать. С этого мгновения он стал послушным инструментом в руках людей, которым не было никакого дела до его судьбы. Это его, естественно, не радовало, и моториста Молчанова, который в его представлении был одним из этих людей, дядя Петя, мягко говоря, недолюбливал.

Страшно было подумать, что случится, если стармех вдруг решит разоткровенничаться с Пагавой. С точки зрения логики и здравого смысла это было невозможно: тот, кто, струсив, пошел на вербовку с целью сохранения за собой такой ерундовой привилегии, как паспорт моряка, вряд ли станет рисковать жизнью, описывая такому человеку, как Пагава, свою роль в поломке судовой машины и проникновении на борт агента ФСБ. Но Глеб успел неплохо изучить людей и знал, что выдерживать страх и нервное напряжение в течение долгого времени способны далеко не все. У каждого свой предел возможностей, и, когда неделями зревший внутри нарыв лопается, человек зачастую начинает откалывать дикие, ни с чем не сообразные, самоубийственные коленца, не имеющие ничего общего ни со здравым смыслом, ни с логикой.

Кроме того, шагающий извилистой и сумрачной тропой мрачных подозрений Пагава мог просто-напросто припереть дядю Петю к стенке и расколоть в два счета, заставив выложить все как на духу. После этого стармех опять останется один на один с барахлящей судовой машиной, а когда судно станет под разгрузку в порту назначения, последует за своим помощником – за борт, на корм рыбам, креветкам и прочим ракообразным.

Словом, со всем этим надо было кончать, и чем скорее, тем лучше. Момент был вполне подходящий – весь вечер судно шло вдоль береговой линии, которая тонкой полоской синеватого тумана маячила на горизонте по правому борту. Несведущий в искусстве кораблевождения и особенностях местного фарватера Глеб решил, что капитан жмется именно к этому берегу из осторожности, инстинктивно стараясь держаться подальше от разбойничьей Сомали и поближе к относительно спокойному, цивилизованному Йемену. Так это или нет, Сиверов не знал, но это было ему на руку: он не испытывал ни малейшего желания в придачу к торговцам оружием возиться еще и с чернокожими пиратами.

Очутившись в углу трюма, где горделивый и надменный, чурающийся, как все кавказцы, черной работы и достаточно обеспеченный, чтобы позволить себе никогда не марать рук, Пагава лично ворочал тяжелые пыльные мешки, Глеб осмотрелся. Мешки с зашитыми фабричным способом горловинами были уложены плотно, один к одному, и выглядели абсолютно одинаково. Где-то под ними скрывался люк, ведущий в потайной трюм, но как узнать, где именно начинать раскопки, если все они на одно лицо?

А впрочем, нет, не все. Один мешок отличался от своих собратьев нашитой на коричневато-серый джутовый бок прямоугольной заплатой защитного цвета. Залатанный мешок – обычное дело, если им пользуются в домашнем хозяйстве или какой-нибудь влачащей нищенское существование жилищно-коммунальной конторе. Но там, где речь идет о крупных оптовых поставках зерна, заплата на мешке выглядит так же неуместно, как и завязанная пояском от старого байкового халата горловина. Большой транснациональной корпорации проще предъявить судебный иск производителю некачественной тары и купить у другого поставщика вагон новых мешков, чем содержать сотрудника, который будет выявлять и латать дырки.

«Где были мои глаза? – беря мешок за углы и откладывая его в сторону, с досадой подумал Глеб. – Вот уж, действительно, Слепой!»

Он работал торопливо, опасаясь, что в трюм заглянет еще кто-нибудь и он уже не успеет спрятаться, прикинувшись частью мертвого груза, как сделал это, когда сюда неожиданно заявился Ираклий Шалвович. Тогда ситуация обострилась бы до предела. В Мумбаи Глеб не стал рисковать, пытаясь пронести на борт оружие; поручить это стармеху дяде Пете почему-то никто не потрудился (а может, и потрудился, только стармех ничего об этом не сказал), и противопоставить автомату, особенно на таком расстоянии, которое отделяло его от верхней площадки трапа, Сиверов не мог ничего.

Теперь, когда Глеб знал, где искать, обнаружить крышку люка не составило для него труда. Она напоминала крышку устроенного в деревенском доме погреба; так же, как в погребе, к ней было прикреплено кованое железное кольцо, и точно так же, как там, вниз вела почти отвесная, наспех сколоченная деревянная лесенка. Спускаясь по ней, Глеб нащупывал в кармане миниатюрный светодиодный фонарик. Однако, заметив справа характерный стеклянный блеск, протянул туда руку и, нащупав, до упора ввернул в патрон электрическую лампочку.

Открывшееся зрелище заставило его тихонько присвистнуть. Он ожидал увидеть именно то, что увидел, и все-таки был сильно впечатлен. Два десятка танков, стоящих бок о бок в тесном для такого количества боевых машин замкнутом пространстве выглядели как-то иначе, чем порознь и на открытом воздухе – более грозно, что ли, более внушительно. В местах, куда они направлялись, таким броневым кулаком можно проломить, разбить вдребезги и развеять прахом любую оборону, остановить, опрокинуть и растоптать любое нашествие. Так, по крайней мере, казалось сейчас, когда они стояли, одинаково свернув назад башни со стальными хоботами зачехленных орудий; для настоящей войны бронесиленок маловато, но для разбойничьих набегов с целью захвата чужих огородов в краю глинобитных хижин под тростниковыми крышами этого более чем достаточно.