Читать книгу "Улей - Камило Хосе Села"

Донья Матильда закатывает глаза. Она толста, неопрятна и с претензиями. От нее дурно пахнет, чудовищный водяночный живот выпирает горой.

— Это настоящий артист, художник!

— О да, вы правы. Я весь день думаю о той минуте, когда услышу его. Я тоже считаю его настоящим артистом. Когда он играет вальс из «Веселой вдовы», это умопомрачительно, слушаешь и чувствуешь себя другим человеком. Донья Асунсьон по-овечьи покорно со всеми соглашается.

— Не правда ли, прежде музыка была другая? Более изящная, трогательная.

У доньи Матильды есть сын, мечтающий стать знаменитостью, он живет в Валенсии.

У доньи Асунсьон — две дочери: одна замужем за мелким служащим в министерстве общественных сооружений, зовут его Мигель Контрерас, он любит выпить; другая незамужняя, но характер у нее боевой, она живет в Бильбао с женатым преподавателем.

Ростовщик утирает мальчику рот носовым платком. У малыша блестящие живые глазки, одет он небогато, но довольно нарядно. Он выпил две чашки кофе с молоком, съел две булочки и, видно, не прочь еще.

Дон Тринидад Гарсиа Собрино сидит с невозмутимым видом. Он человек мирный, любит порядок, хочет жить спокойно. Внучек его похож на тощего цыганенка со вздутым животиком. На малыше вязаная шапочка и рейтузы — этого ребенка очень кутают.

— Молодой человек, что с вами? Вам дурно?

Юный поэт не отвечает. Глаза у него широко раскрыты, взгляд блуждает, он будто онемел. Поперек лба повисла прядь волос.

Дон Тринидад усаживает малыша на диван и берет поэта за плечи.

— Вы больны?

Несколько голов поворачивается к ним. Поэт улыбается тупой, бессмысленной улыбкой.

— Послушайте, помогите мне его приподнять. Видно сразу, человеку дурно.

Ноги поэта скользят, он валится под стол.

— Да поддержите же его, я не могу справиться дин.

Кто-то встает из-за столика. Донья Роса у стойки глядит на происшествие.

— Есть из-за чего шум подымать…

Падая под стол, поэт сильно стукнулся лбом.

— Поведемте его в туалет, у него, верно, обморок.

Пока дон Тринидад и еще три-четыре посетителя волокут поэта в уборную, чтобы он там пришел в себя, внучек жадно подбирает оставшиеся на столе крошки сдобной булочки.

— Запах дезинфекции приведет его в чувство, это, конечно, обморок.

Поэт сидит в уборной на унитазе и, опершись головой о стенку, блаженно улыбается. Сам того не сознавая, он счастлив в душе.

Дон Тринидад возвращается к своему столику.

— Прошло у него?

— Да, прошло, это просто обморок.

Сеньорита Эльвира возвращает продавцу две сигареты.

— А вот еще одна для тебя.

— Спасибо. Подвезло, а?

— Ха! С таким везением…

Падилья как-то обозвал одного кавалера сеньориты Эльвиры кобелем, и сеньорита Эльвира обиделась. С тех пор он держится более почтительно.

Дона Леонсио Маэстре чуть не переехал трамвай.

— Осел!

— Сам ты осел, дурак несчастный! О чем

задумался?

Дон Леонсио Маэстре задумался об Эльвирите.

— «Миленькая, очень миленькая. О да! И на вид девушка не простая. Нет, она не шлюха. Сразу заметно! Да, любая жизнь — это целый роман. Видимо, девушка из хорошей семьи, поссорилась с родными. Теперь, наверно, служит в конторе, возможно, какой-то фирмы. Лицо у нее грустное, нежное; ей, видно, больше всего нужна ласка, чтобы ее баловали, чтобы весь день ею любовались».

Сердце дона Леонсио Маэстре так и прыгает под сорочкой. «Завтра опять пойду туда. Да, да, обязательно. Если она будет в кафе, это хороший знак. А если нет… Если нет… Будем ее искать!»

Дон Леонсио Маэстро поднял воротник пальто и легонько подскочил два раза.

«Эльвира, сеньорита Эльвира. Приятное имя. Надеюсь, пачка „Тритона“ доставила ей удовольствие. Как закурит, вспомнит обо мне… Завтра повторю ей свое имя. Леонсио, Леонсио, Леонсио. Она-то, наверное, придумает для меня что-нибудь понежней, уменьшительное от Леонсио. Лео. Онсио. Онсете… Выпью-ка стаканчик, что-то вдруг захотелось».

Дон Леонсио Маэстре зашел в бар и выпил у стойки стакан вина. Рядом, сидя на— табурете, ему улыбалась девушка. Дон Леонсио повернулся к ней спиной. Смотреть на эту улыбку было бы изменой, первой изменой его Эльвирите.

«Нет, не Эльвирите — Эльвире. Простое, красивое имя».

Девушка, сидевшая на табурете, все же обратилась к нему.

— Дашь мне огоньку, ты, хмурик?

Дон Леонсио чуть не с дрожью поднес ей зажигалку. Уплатил за вино и торопливо выбежал на улицу.

«Эльвира… Эльвира…»

Донья Роса, прежде чем отпустить шефа, спрашивает:

— Ты музыкантам дал кофе?

— Нет.

— Так распорядись, они, кажется, устали. Бездельники никчемные!

Музыканты на эстраде тянут последние такты отрывка из «Луисы Фернанды», той прелестной песенки, которая начинается словами:

Среди дубовой рощи

в Эстремадуре милой

стоит мой домик старый,

где мир и тишина.

До этого они играли «Музыкальный момент», а еще раньше — «Девушку с пучком роз» по заказу одной из «красоток Мадрида, прелестных, как вербена». К ним подходит донья Роса.

— Я велела, чтобы вам принесли кофе, Макарио.

— Благодарю, донья Роса.

— Не за что. Вы же знаете, мое слово свято, я говорю только один раз.

— Конечно, знаю, донья Роса.

— То-то же.

У скрипача большие выпуклые глаза скучающего быка. Свертывая сигарету, он глядит на хозяйку — рот его презрительно кривится, руки дрожат. — И вам, Сеоане, тоже принесут кофе.

— Хорошо.

— Послушайте, милый мой, да вы не слишком вежливы!

Макарио вмешивается, чтобы разрядить атмосферу.

— У него желудок болит, донья Роса.

— Но это не причина, чтобы быть грубияном. Нечего сказать, воспитание у этих людей! Когда хочешь им слово сказать, они тебя по зубам, а когда оказываешь любезность и они, кажется, должны быть довольны, только изволят сказать «хорошо», будто маркизы какие. Да, дела!

Сеоане молчит, меж тем как его товарищ заискивающе улыбается донье Росе. Потом Сеоане спрашивает у посетителя за ближайшим столиком:

— Ну, как тот парень?

— Он в туалете, приходит в чувство. Так, пустяк.

Вега, издатель, протягивает кисет угодливому человечку за соседним столиком.