Читать книгу "Блуждающая звезда - Жан-Мари Гюстав Леклезио"

Род занятий: Коммерсант.

Особые приметы

Нос: прямой.

Ширина: средняя.

Длина: средняя.

Форма лица: продолговатое.

Цвет кожи: светлый.

Глаза: зеленые.

Волосы: каштановые.

Тут же лежал паспорт матери: ЛЕРУА, в замужестве ЖОФФРЕ, Мадлен, родилась 3 февраля 1912 в Понтиви (Морбиан), домохозяйка. И ее собственный: ЖОФФРЕ Элен, родилась 22 февраля 1931 в Ницце (Альп-Маритим), несовершеннолетняя, особые приметы: нос прямой, средний, лицо овальное, цвет кожи светлый, глаза зеленые, волосы черные.

Мужчины долго разговаривали, сидя за столом, их лица так чуднó выглядели в свете керосиновой лампы. Эстер пыталась прислушаться, но ничего не понимала; казалось, это шайка воров готовится «идти на дело». Она смотрела на широкое лицо Марио, на его огненно-рыжие волосы и узкие, раскосые глаза, и думала, что ему, должно быть, грезятся в дремоте гадюки на лугу или зайцы, которых он ловил в силки лунными ночами.

В разговорах пришлых людей с отцом постоянно упоминалось одно имя, это имя Эстер не могла забыть, потому что звучало оно красиво, под стать герою из отцовских книг по истории: Анджело Донати. Анджело Донати сказал то, сделал это, его нахваливали на все лады. Анджело Донати приготовил корабль в Ливорно, большой корабль, с парусами и мотором, который увезет всех беглецов, спасет им жизнь. Они уплывут на этом корабле за море, в Иерусалим, далеко-далеко от немцев. Эстер слушала все это, лежа на полу, на диванных подушках, служивших постелью Марио, постепенно засыпала, и в полудреме ей грезился корабль Анджело Донати, долгое плавание через море в неведомый Иерусалим. Тогда Элизабет вставала, обнимала Эстер и вела ее в маленькую спальню, где стояла в нише ее кровать. Перед тем как уснуть, Эстер спрашивала: «Скажи, когда уплывет корабль Анджело Донати? Когда он уплывет в Иерусалим?» Мать целовала Эстер и говорила, будто бы шутя, но шепотом, сдавленным от тревоги: «Полно, спи, никогда не говори про Анджело Донати, никому, поняла? Это секрет». Эстер не унималась: «Но это правда? Правда, что все уплывут на корабле в Иерусалим?» — «Правда, — отвечала Элизабет, — и мы тоже уедем отсюда, может быть, и в Иерусалим». Эстер лежала в темноте с открытыми глазами, слушала приглушенный гул голосов в кухне, смех Марио. Потом раздавались удаляющиеся шаги за окном, закрывалась дверь. Когда отец и мать ложились на большую кровать, стоявшую рядом, она еще прислушивалась и, услышав их дыхание, засыпала.

* * *

Лето было на исходе, по вечерам зарядили дожди, снова шумела вода, барабанила по крышам, журчала в водостоках. Но с утра солнце сияло над вершинами гор, и Эстер едва успевала выпить кружку молока, так ей не терпелось скорее на улицу. У фонтана на площади она поджидала Тристана, и вместе со всей компанией они бежали вниз по улице, вдоль ручья, к реке. Вода в Бореоне лишь чуть-чуть помутнела от дождей и яростно бурлила, холодная даже на взгляд. Мальчики оставались внизу, а Эстер вместе с другими девочками поднималась повыше, туда, где вода падала каскадом между каменных глыб. Они раздевались в кустах. Как и большинство девочек, Эстер купалась в одних трусах, но некоторые, например Юдит, не решались снять рубашки. До чего здорово было войти в реку там, где самое сильное течение, окунуться, держась за камни, и почувствовать всем телом текущую воду. Прозрачная вода струилась, давила на плечи и грудь, скользила по ногам, по бедрам, и шумела, шумела. Все забывалось в эти минуты, холодная вода добиралась до самых глубин ее существа, смывала, уносила все, что тяготило ее и мучило. Юдит, подруга Эстер (ну, не совсем подруга, не то что Рашель, но они сидели за одной партой в классе господина Зелигмана), однажды рассказала ей про крещение, как смываются грехи в купели. Эстер думала, что это оно и есть — чистая холодная речная вода, обтекающая и омывающая. Когда Эстер выходила, пошатываясь, из реки и обсыхала под солнечными лучами, стоя на плоском валуне, она чувствовала себя словно заново родившейся — забывалось все плохое, бесследно исчезали обиды. Одевшись, она спускалась туда, где купались мальчики. Они тем временем тщетно шарили под камнями и корягами в поисках раков и от досады брызгали в девочек водой.

Потом все садились на большой плоский валун над рекой и сидели просто так, глядя на воду. Солнце стояло уже высоко в безоблачном небе. Светлела березовая роща, ярче зеленели каштаны. Кружили потревоженные осы, норовя спикировать на капли, оставшиеся в волосах и на коже. Эстер запоминала каждую мелочь, каждую тень. Почти до боли всматривалась она во все, что было рядом и вдали, — горную цепь на фоне неба, ощетинившиеся иглами сосенки на холмах, колючие заросли, камни, тучи мошкары, зависшие в солнечном свете. Крики, смех, каждое сказанное слово отзывались в ней странным эхом, повторяясь два-три раза, точно лай собак. Все здесь были чужие ей, непонятные — Гаспарини с его красным лицом, ежиком коротких волос и широченными мужскими плечами, да и остальные, Мариза, Анна, Бернар, Юдит, худющие в мокрых одежках, прячущие взгляды в тени запавших глазниц, почти бесплотные и какие-то далекие. Тристан — тот был не похож на других. Нескладный и с таким ласковым взглядом. Теперь, когда они гуляли вокруг деревни, Эстер держала его за руку. Они играли во влюбленных. Спускались к реке, и она тащила его к ущелью, перепрыгивая с валуна на валун. Вот это, думала она, лучше всего удавалось ей в жизни: бегать по горам, легко прыгать, точно рассчитав разбег, за долю секунды выбирать нужную тропку. Тристан поспевал за ней, как мог, но она была слишком для него быстронога. За ней вряд ли бы кто угнался. Она прыгала, не задумываясь, босиком, держа сандалии в руках, прыгнет — и остановится, прислушиваясь к тяжелому дыханию мальчика, который опять отставал. Забравшись высоко по течению, она садилась на корточки над водой, за большой каменной глыбой, и жадно ловила все звуки — шорохи, хруст веток, гудение насекомых, вплетавшиеся в шум реки. Она слышала собачий лай где-то вдалеке, потом голос Тристана, который звал ее по имени: «Элен! Эле-е-ен!» Ей нравилось не отвечать ему, притаившись за валуном, так она чувствовала себя хозяйкой своей жизни: что с ней будет, ей решать. Это была игра, но она никому о ней не говорила. Да и кто бы это понял? Когда Тристан, охрипнув от крика, уходил вниз по реке, Эстер выбиралась из своего убежища, карабкалась по склону до тропинки и спускалась к кладбищу. Там она принималась размахивать руками и кричать, чтобы Тристан ее увидел. Но иногда ей случалось возвращаться в деревню одной, и, придя домой, она бросалась на кровать, зарывалась лицом в подушку и плакала. Почему — сама не знала.

Был конец, жаркий конец лета, когда трава в лугах желтеет, а на полях пересыхает жнивье от палящего зноя. Эстер ушла еще дальше, так далеко, что миновала место, где пастухи держали овец зимой в сложенных из больших камней сооружениях без окон, похожих на гроты.

Вдруг набежали тучи, заслонив свет, словно гигантская рука распростерлась в небе. Эстер зашла так далеко, что заблудилась — или это ей только почудилось вдруг, как в тех снах, когда отец шел впереди и исчезал в высокой траве. И даже не очень страшно оказалось заблудиться здесь, у спуска в ущелье, в темное нутро горы. Только из-за волков стало немного зябко. Это Марио рассказывал ей, как волки ходят зимой по снегу, там, в Италии, гуськом, один за другим, как они спускаются в долины и режут ягнят и козлят. А может быть, Эстер зазнобило от предгрозового ветра. Стоя на утесе над густыми зарослями, она видела, как серые тучи окутывают горы, нависают над узкой долиной. Завеса скрыла каменистые склоны, леса, валуны. Ветер разбушевался не на шутку, холод пробрал до костей после горячей сухой травы. Эстер побежала, чтобы успеть до дождя укрыться в овчарне. Но тугие холодные капли уже застучали по земле. Это отыгрывалась жизнь, брала назад время, которое она украла, прячась в своих тайниках. Эстер бежала, и сердце отчаянно колотилось в груди.