Читать книгу "Римские призраки - Луиджи Малерба"

Зандель продолжал описывать пробор в курчавом «кустике», а потом сказал такое, чего не должен был говорить, то есть что «кустик» оказался белокурым, тогда как девушка была темноволосой. Я и так уже была вне себя — меня же раздели и описали во всех подробностях, — но когда Зандель заговорил о белокурых волосах на лобке у темноволосой девушки, я почувствовала, что проваливаюсь сквозь землю, потому что это различие, скажем даже противоречие, было свойственно именно мне, и Джано мог легко понять, что Зандель, рассказывая о той голой девушке, имел в виду Клариссу, присутствующую при разговоре.

Тут я сочла нужным вмешаться.

— Вполне нормально, — сказала я, — что волосы на лобке и на голове разного цвета, ведь может же быть у темноволосого человека светлая борода. Если тебя это удивляет, — добавила я не без ехидства, обращаясь к Занделю, — значит, у тебя просто небогатый опыт отношений с женщинами.

Я улыбнулась, давая понять, что говорю не зря и что такое различие не столь уж редкое; в качестве примера могу привести одну свою подругу: лобок светлый, а сама она темноволосая.

После своего выступления Зандель извинился (еще одна провокация), сказав в шутку, что предложил Корсику с нудистами Джано, зная его крайнюю стыдливость, но вместо «стыдливость» употребил слово «целомудрие» с лицемерной иронией. И снова стал рассказывать о девушке, раздетой служителем, чтобы окончательно сразить меня, ударить под дых, как я говорю.

— Может показаться странным, — сказал Зандель изменившимся, серьезным и низким голосом, — но та девушка так и стоит у меня перед глазами, она пронзила мне сердце… В общем, я посмотрел ей в глаза, наши взгляды встретились, и мне сразу стало понятно, что я мог бы полюбить ее и, не будь я женат, мог бы даже найти в ней подругу на всю оставшуюся жизнь. Такие вещи понимаешь внезапно; это было как удар молнии на краю бассейна в деревне нудистов, на восточном берегу Корсики.

— Но разве ты не сказал, что все это услышал от какого-то человека, побывавшего в деревне нудистов?

— Я сказал неправду. А что, это запрещено?

— Не запрещено, но бесполезно, в твоем возрасте были бы немыслимыми супружеские отношения — так я, кажется, поняла — с девушкой, которой, судя по твоему рассказу, лет двадцать.

Двадцать лет — я слегка растерялась, столкнувшись с этой новой ложью.

Зандель комментировал свой рассказ тоном, который я хорошо знала и который он приберегал для редчайших важных случаев, а вернее — для важных сообщений, захватывающих его до глубины души. Как я уже сказала, при этих его словах я почувствовала свою причастность к ним и поняла, что наши отношения — не просто взаимная симпатия и секс, теперь мы ввергнуты в пламенный любовный водоворот. Я вдруг поняла, что влюблена в Занделя, который до этого момента был только моим тайным любовником. Его слова стали самым настоящим объяснением в любви — высшая экстравагантность, — произнесенным в присутствии Джано. Правда, он бросил мне спасательный круг, отняв лет двадцать у сорокалетней девушки топлес.

Внезапно нашу с Занделем любовь я увидела в совершенно новом свете, лицо у меня покрылось лихорадочно красными пятнами, да и тело в некоторых местах тоже. Вот тихая радость, которая превращалась потом в смелые картинки каждый вечер перед сном под легкое музыкальное сопровождение саксофона Коулмена Хавкинса. То было почти пламя измены, которое, как это ни парадоксально, в конечном счете подогревало мою любовь к Джано. В известном смысле это можно назвать терапевтической изменой. И прошу не думать, что я лицемерю, придумывая оправдания адюльтеру.

Теперь я могу сказать, могу поклясться: я не знала, что влюблена в Занделя. Клянусь и сама стыжусь этого. Неужели я такая дура, говорила я себе, что не замечала этой влюбленности? До сих пор не понимаю, почему я такая круглая дура. Мы сидели на балконе нашего дома и смотрели на купол Сант-Андреа-делла-Валле, и вопросительные знаки витали вокруг меня, как чайки, парившие в небе и подсвеченные снизу городскими огнями.

Мне показалось, что Джано слегка раздражен рассказом Занделя. Может быть, он вспомнил о моей поездке на Корсику в июне? Похоже, его легкое неудовольствие объясняется подозрением относительно чувств нашего общего друга, хотя речь шла о какой-то незнакомке? Незнакомке ли? После того, как Зандель ушел, Джано больше не заговаривал о Корсике и нудистах; в общем, он хотел показать мне, что провокация Занделя прошла мимо, не оставив и следа. Тем лучше, думала я, пусть оградит свою ревность прочным бетонным барьером, чтобы она не перелилась через край.

Мы еще с полчасика посидели на балконе, молча любуясь прекрасной римской ночью, небосводом, усеянным точками подсвеченных чаек.

Джано

Как будто я не понял, что прошлым летом Кларисса ездила вместе с Занделем на Корсику, в деревню нудистов, и что девушкой, захотевшей окунуться в бассейн топлес, могла быть она собственной персоной. Хотя, если речь шла о сорокалетней Клариссе, комплименты Занделя кажутся мне несколько преувеличенными. Они, ясное дело, договорились молчать, что были там вместе, и Зандель действительно поведал эту историю о девушке, решившей искупаться в бассейне топлес, так, словно передавал нам чей-то рассказ. Потом он утратил контроль над собой и, выдав себя, признал, что сам был свидетелем этой сцены. Чего я не понял, так это где была его жена. Конечно же на Корсике в деревне нудистов с ним ее не было.

Все голые. Скажем честно, я могу представить себе, какое удовольствие — смотреть на обнаженную Клариссу при всем честном народе. Невинное соглядатайство? Пусть. Но если бы только это. И с чего вдруг такое торжественное объяснение в любви? Быть может, мое присутствие делало игру более пикантной. Поди угадай мысли такого фанатичного и скользкого эротомана, как Зандель (привет, камасутра!).

Так и вижу их — она под ним, он на ней, пыхтя и задыхаясь от нехватки кислорода. На несколько мгновений мне удается затуманить этот образ, порожденный моим отчаянием, но он тут же появляется вновь, хотя нет, позиция переменилась: теперь он внизу, а она сверху, чтобы оттянуть оргазм и продлить соитие. Да, так и вижу их совершенно голыми днем и ночью среди небольшой группы обнаженных мужчин и женщин, разгуливающих по деревне нудистов среди вековых олив, стволы которых похожи на античные скульптуры. Да кто на них смотрит, на эти стволы старых олив? Кому захочется взглянуть на небо, когда кругом столько ног и мохнатые «кустики», иногда искусно взбитые, словно только что вышедшие из рук модного парикмахера или из эротической битвы? Вот почему Кларисса никогда не рассказывала мне о деревне нудистов. Большое спасибо. И зачем бы ей скрывать от меня эту свою (вероятную) прогулку среди нудистов? Да потому, что она ездит туда трахаться. Это же так ясно.

И вот у меня перед глазами вновь появляется картинка: эта парочка, кувыркающаяся в постели. Я просто так говорю, что не ревную Клариссу; я готов вытерпеть жажду и пески пустыни, лишь бы забыть эту потаскуху Клариссу в постели с гнусным Занделем, у которого осталось одно легкое.

Что мне делать с моей дерьмовой жизнью? Ничего. Ничего, потому что я не могу отказаться от Клариссы, которая, теперь мне это ясно, не может отказаться от Занделя. Положение безвыходное. И какое же будущее ждет этого беднягу, несчастного архитектора-урбаниста? Дайте же чуточку будущего и ему тоже.