Читать книгу "Зверь из бездны: Второй раунд - Алексей Корепанов"

Оставив авто на подземной стоянке, я прошагал через наш заросший зеленью двор и взглянул на свои окна. В одном из них, угловом — окне гостиной, — горел приглушенный свет. Это было единственное освещенное окно во всем доме. И это значило, что Славия опять заснула в кресле у поливизора, не дождавшись меня.

Так и оказалось. Разувшись в прихожей, я заглянул в гостиную — Славия спала, с ногами забравшись в кресло и опустив голову на широкий мягкий валик-подлокотник. Длинные светлые волосы свесились ей на лицо и чуть заметно колыхались в такт ее дыханию. Ладони она спрятала между сжатых бедер, словно замерзла, и от ее небольшой изящной фигурки, как всегда, слабо веяло грустью. Так веет грустью от последнего осеннего цветка на вечерней холодной заре, после которой трава покрывается инеем. Славия всегда, сколько я знал ее, была тихой и чуть-чуть грустной.

Но не в моих объятиях. Осенний цветок вдруг расцветал всей своей удивительной, полыхающей, обжигающей красотой, и каждое прикосновение к его нежнейшим лепесткам было — как удивление, как открытие, как озарение, как пение дирлилинок по утрам…

Я осторожно прошел в гостиную и выключил поливизор, оборвав какое-то разноцветное, но безобъемное и очень тихое шоу — объем Славия убрала, а громкость оставила минимальную, так что шоу просто шептало, не тревожа ее сон. Постоял немного, глядя на нее, хрупкую, тихую — и отправился принимать ванну.

Я встретил Славию в начале этого лета, когда вместе с Дино вернулся на Соколиную после успешной операции на Чайке. Кондор дал нам три дня на отдых (а потрудились мы изрядно, да к тому же еще и застряли в знаменитых свистящих песках Чайки), и я слетал на море, в пляжные края, где было красиво, безмятежно и немноголюдно. Но хватило меня только на два дня такого безделья; любой отдых, длящийся более суток, начинает меня утомлять — это я заметил за собой уже давно. Тогда я вернулся в Кремс и весь вечер провел в казино, потихоньку проигрывая остаток премии за операцию на Чайке. Я не азартный игрок, никогда не «завожусь» и всегда знаю, когда нужно встать и уйти. И могу это сделать без колебаний. К полуночи мне повезло — я взял сразу все квадраты на зеркальном заходе в «пятицветной дунайке» (а такое случается в казино не каждый день) и тем самым возместил расходы по вояжу на морское побережье. После этого я остался еще на три партии, милостиво позволив себя обыграть, дабы мои соперники не очень расстраивались, а потом заказал себе партнершу и отправился в интим-павильон; на какие-то прочные связи не было времени, да и желания тоже не было — помнилась мне моя несложившаяся семейная жизнь, и до сих пор что-то словно покалывало в душе, когда я вспоминал Бригитту…

На третий день, отоспавшись и чувствуя себя слишком уж хорошо отдохнувшим за этот краткосрочный, но вполне достаточный для меня отпуск, я загнал себя в спортзал-бассейн и вволю порезвился на тренажерах и наплавался, словно проделывал все это впервые. А ближе к вечеру, умиротворенный и расслабленный, вылез из дому, чтобы просто посидеть на скамейке у Дуная, среди людей.

И вот тут я и увидел Славию. Я бездумно смотрел на искрящуюся от солнца воду, по набережной прогуливались горожане, но эта девушка была как бы отстранена от всех. Она медленно шла сама по себе, словно окутанная невидимым силовым полем, отталкивающим все окружающее, смотрела в никуда, и я сразу уловил исходящую от нее легкую грусть, подобную слабому горьковатому аромату неведомого цветка. Я даже не помню, как она была одета, — я просто почувствовал этот слабый грустный аромат, и мне захотелось развеять его. Она села на другом краю скамейки, не замечая меня (я был уверен в этом), не замечая никого и ничего вокруг, потому что она была обращена в себя, в свою грусть.

Не знаю, как и чем мне все-таки удалось привлечь ее внимание. Может быть, она просто увидела в моих попытках к общению возможность хоть на некоторое время ускользнуть от своей грусти? Не знаю. Вот уже кончается лето, первое лето нашего знакомства, а она все так же чуточку грустна, и теперь я начинаю думать, что грустит она не о чем-то и не о ком-то — просто суждено ей быть именно такой. Есть же на свете весельчаки, которые ну просто-таки брызжут энергией и задором, просто лучатся жизнерадостностью, невольно заставляя веселиться окружающих, — так почему бы не быть и противоположному типу людей? Эманация грусти, не связанная с каким-то конкретным объектом или событием, — вот что такое, по-моему, происходило со Славией.

Конечно, я мог бы осторожными расспросами попытаться что-нибудь выведать у нее (как-никак профессионал!), но я не считал себя вправе заниматься подобными вещами. Я не был с ней следователем, а она подозреваемой, и в конце-то концов, у каждого есть право носить в себе некую тайну. Много всякой всячины постигли мы об окружающем мире, а вот можем ли, умеем ли порой разобраться в самих себе? И вполне возможно, Славия сама не знает причину своей грусти… или и нет все-таки никакой причины, а есть устойчивое, постоянное состояние души…

Я никуда не отпустил ее в тот вечер, и мы бродили по набережной, и я разливался длиннохвостой дирлилинкой, а потом мы пили чай у меня в гостиной и долго, долго, долго сидели на балконе под звездным небом, и я рассказывал ей о тех разноцветных мирах с птичьими именами, что летят сквозь пустоту там, в далеком далеке, и где я уже успел побывать. Она тихо слушала, очень внимательно слушала меня, и я радовался, что прорвался сквозь силовое поле… Потом я уложил ее спать в своей спальне, а сам отправился ночевать в кабинет, и долго не мог заснуть.

Утром она ушла, но мы договорились о новой встрече, и эта встреча состоялась. Было много встреч, и теперь она просто приходила ко мне, как к себе домой, в любое время, и ждала меня, и нам было очень хорошо вдвоем… И уходила — чтобы вновь вернуться.

Мы были вместе уже почти целое лето, а я знал о ней только одно: ее имя. Славия. И больше ничего. Уверен, при моих возможностях я способен был в течение часа с помощью Валентина узнать о ней все, включая всю ее родословную вплоть до предков-землян. Но вот только зачем? Меня устраивало существующее положение дел. Более того, именно существующее положение дел меня и устраивало.

Славия… Женщина-тайна. У каждого ли есть такая женщина-тайна?..

Славия…

И, между прочим, я ловил себя на том, что это на меня непохоже. Иметь, что называется, в руках тайну, и не пытаться разгадать ее? Но мне действительно не хотелось разгадывать ее.

Я окончательно размяк в теплой воде, а ведь времени на сон оставалось совсем немного. Мысли о Славии растворились, их вытеснили другие, совершенно другие мысли. Нетерпеливо потоптавшись под сильной воздушной струей и так до конца и не обсохнув, я натянул шорты, бросил одежду в утилизатор и, причесываясь, вернулся в гостиную.

Славия продолжала спать в той же позе, далекая от моих забот; я, разумеется, никогда и не посвящал ее в свои заботы и дела. Погасив свет, я склонился над ней, бережно поднял, как ребенка, и понес в спальню, ощущая сквозь тонкую ткань ее накидки теплое нежное тело.

— Лео… — Она обняла меня за шею, и легкое дыхание коснулось моей щеки. — Куда мы? Почему темно?