Читать книгу "Лавина - Виктория Токарева"

Надька знала, что в таких случаях наступает перевозбуждение и обезвоживание. Ребенок теряет жидкость через пот. Это опасно. Но Надька успела. Она вытащила из кроватки мокрую трясущуюся девочку, прижала к груди. Ей было стыдно. Представила себе, как бы осудили ее родные и близкие: мать, подруги. Но им хорошо рассуждать со стороны. Их бы на ее место — одна в чужой стране с запущенным алкоголиком.

Супруги — это два вола, вместе тянущие воз. Двое в упряжке. А когда один вол постоянно пьян, получается, что другой вол в одиночестве тянет упряжку плюс пьяного вола. Так жить можно, но не нужно.

Надька купила билет в Москву и, бросив святое семейство, полетела в отчий дом.

Москва менялась. Пришел новый мэр, отмыл город, вкрутил лампочки. Москва постепенно превращалась в сверкающий мегаполис. Это тебе не захолустный Мюнстер.

По стране шла перестройка. Стало модным слово «бизнес», прежде позорное.

У Ксении появился свой бизнес: она раскрашивала и расписывала мебель. Заказов было больше, чем времени. Но Ксения не отказывалась. Жаль было терять деньги.

Деньги ничего не изменили в жизни Ксении. В доме, как и раньше, стояла драная мебель. Ксения, как и раньше, одевалась в комиссионках. Ей казалось: какая разница, в чем ходить и на чем сидеть? Совковая привычка к бедности. Единственное, что поменялось, — настроение. У Ксении постоянно было хорошее настроение. Она любила работать.

Особенно удавались комоды. Фон — фисташковый или темно-зеленый. На фоне — цветик-семицветик, простенький такой, наивный. Герман бы одобрил. Все, что Ксения создавала, она сверяла со своим Германом, которого не было. А все равно был.

Когда надоедал цветик-семицветик, Ксения меняла фон на терракотовый, а по терракоту — египетские мотивы.

Себе Ксения ничего не расписывала. Для этого нужна другая квартира, и другой дом прежде всего. А ей не нужна была другая квартира. Ей и так хорошо.

В конструкции «Быть или Казаться» Ксения предпочитала Быть.

Надька появилась в Москве вся в белом и розовом, как утренняя заря. Вокруг осень и грязь, а Надька в белом и розовом. Купила на распродаже. Дорогой магазин продавал старую коллекцию за треть цены. 70 % скидка. Но ведь про скидку никто не знает, а коллекция эксклюзивная.

Подруги обомлели. Надька опустилась в их ноябрь райской птицей.

Нина жила со своим красивым архитектором. Его дела шли в гору. Поступали заказы на частные дома. Заказы приносили деньги. Нина с мужем отдыхали на мировых курортах. Однако не было детей. А у Надьки — целая дочь. Большое преимущество. Недостатки своей жизни Надька скрывала.

Предпочитала, чтобы ей завидовали, а не сострадали. Сострадание унижало, а это недопустимо. Внешне человек должен быть буржуазным. А что внутри — это никого не касается.

Нэля была по-прежнему не замужем, но любила. Никаких перспектив, но чувство… При этом взаимное.

Левые романы, как правило, неуважаемы обществом и не учитываются законом. Нэля существовала на птичьих правах.

Надька советовала Нэле не зацикливаться на бесперспективной любви и устроить свою жизнь. Считалось, что она, Надька, устроена. Знали бы они, как она устроена.

Надька по старой памяти сбегала на смотровую площадку, но площадка сильно изменилась. А может быть, это изменилась сама Надька. Стала старше и серьезнее. Посмотрела на панораму Москвы и пошла себе.

Нэля пригласила Надьку в финское посольство на совместный фильм, довольно интересный. Надька шила глазами в поисках Онассиса. Но что делать Онассису в финском посольстве?

Через неделю Надька засобиралась в Мюнстер. Она задержалась бы дольше, но ребенок…

Перед отъездом Ксения дала Надьке денег. Они запросто лежали в ящике письменного стола. Как у Сталина. В банке держать было страшно. Ксения не доверяла банкам. В стране вспухали и лопались денежные пирамиды, как пузыри в лужах.

Надька вытаращила глаза на пачки с долларами и вдруг поняла, что жить надо здесь. Главная заграница сейчас — в молодой России, а не в старухе Европе. И Онассисы тоже здесь, только с другими фамилиями.

Маша, слава Богу, оказалась жива, но на бедре расплылся черный синяк величиной с блюдце. Все бедро было залито синяком. Райнер сознался, что уронил Машу. Девочка орала, он вынул ее из кроватки и не удержал.

Надька легко догадалась, что Райнер не просыхал, воспользовавшись ее отсутствием. А что бы она хотела? Чтобы он вдруг прекратил запои и стал хорошим семьянином?

Как можно рассчитывать на человека, который сам за себя не отвечает?

Надька с отвращением смотрела на его одутловатое лицо. Казалось, что под кожу накачали глицерин в палец толщиной. Лицо было отечным, желтым, как желе.

— Не-на-ви-жу, — проговорила Надька прямо в это лицо.

Ее чувство к мужу окончательно сформировалось. И если бы Райнер подошел поближе — ударила бы наотмашь. И кулак завяз бы в этом глицерине.

Райнер осмотрительно держался на расстоянии. Несчастный человек. И Надька с ним несчастная. Но она не хотела делить его участь. Участь Райнера — ад. Неизвестно, есть ли ад после смерти, а при жизни — вот он: глицериновая рожа, горестный ребенок и запах разбившихся надежд.

«В Москву, в Москву», — повторяла Надька, как чеховские три сестры. Она уже знала, что уедет. Но медлила. Ее держало «а вдруг». Это «вдруг» могло возникнуть внезапно, как автобус из-за угла.

Однако события развивались последовательно и логично. Райнера выгнали с работы, на его место взяли мужа Греты, что тоже вполне логично.

Райнер перестал ходить на работу. Можно было бы сбрасывать на него ребенка, но и это нельзя.

Однажды в полдень явились двое молодых немцев и стали выносить из дома мебель. Оказалось, что Райнер задолжал за квартиру и по закону у него описали имущество. И теперь мебель шла за долги.

Служащие привыкли к тому, что их действия, как правило, сопровождались криком, воплями, чуть не дракой. Но в данном случае все было тихо и почти равнодушно. Хозяин спал на диване, отвернувшись к стене, а хозяйка стояла с бесстрастным лицом, как будто происходящее не имело к ней никакого отношения. У ног ползал ребенок. Служащие переглянулись и оставили детскую кроватку.

Для того чтобы вынести диван, надо было сгрузить Райнера на пол. Служащие подумали и оставили все на своих местах.

Райнер спал в алкогольной отключке. Где-то бродило его сознание. Коротил искрами отравленный мозг. Никакой реальности, никакой ответственности. Хорошо.

Через десять дней в почтовый ящик опустили бумагу, уведомляющую Райнера, что он должен освободить квартиру.

Изучив бумагу, Райнер протрезвел и сказал Надьке:

— У меня есть друг. У друга есть дача. Мы можем жить на даче. Правда, там дровяное отопление и удобства во дворе.