Читать книгу "Каллиопа, дерево, Кориск - Роман Шмараков"

Кажется, я потерял нить своего рассказа. Видимо, Филипп не зря обвинял меня в легкомыслии. Впрочем, историю об умершем дяде я не успел дорассказать и ему, потому что вдруг начались непредвиденные вещи. То ли пока я рассказывал Филиппу о привидении, то ли пока оно рассказывало Вам о пироге с жаворонками — я уже и не знаю, как разобраться во всем этом, — серебряная вилка, для чего-то лежавшая на столе рядом с Филиппом, упала на пол. Он ее поднял, думая, что столкнул локтем, и положил на место. Я продолжал рассказ, и через несколько минут вилка упала снова. Я остановился; Филипп поднял ее, положил на стол, и мы оба уставились на нее. Полежав минуту смирно и решив, что о ней успели забыть, вилка начала ворочаться и подскакивать. Филипп хотел потрогать ее пальцем, но я толкнул его под локоть. Между тем вилка, переваливаясь с боку на бок и время от времени замирая, словно для того, чтобы перевести дух, доскреблась до края стола, зависла над ним, клюнула носом и снова упала на пол. Отлежавшись немного, она зашевелилась, поползла и ткнулась в ботинок Филиппу. Он с грохотом вскочил и отпрыгнул от стола; я сделал то же — и вовремя. По аквариуму прошла крупная дрожь; он начал стучать об стол, и все сильнее; мы замерли, разинув рты, и вдруг с острым шипением зеленоватый столп воды ударил в потолок, вгоняя остолбенелых рыб в штукатурку. Меня хвостнуло по лицу водорослью; я ее сплюнул; град извести, ила и перистых раковин рухнул на нас, а диковинный фонтан, воздвигшийся из стола, все не истощался, словно аквариум уходил корнями в мировой океан. Филипп, схватив меня за руку, потащил к дверям; мужественные от страха, мигом отмахнули мы сундук, проскрежетавший когтями по полу, — и таким-то образом, ни до чего не додумавшись, не зная твердо, чего следует нам остерегаться, и не единожды побывав на краю ссоры, которая сгубила бы нас всего вернее, выбегаем мы вон из комнаты и спешим захлопнуть за собою дверь.

P. S. Corpo di Вассо{16}! я забыл: пока пирог печется, встряхивать его несколько раз, чтобы подлива загустела. В этом вся суть. — Ваш Квинт.

VII

3 апреля

Вот уже месяц, как я пишу Вам, любезный FI., а еще не вышло и часа с того момента, как я стукнул дверным молотком в дверь Эренфельдов, чтобы ввергнуть себя в неисчислимые и неправдоподобные приключения, коих, по совести, предпочел бы избегнуть. Человек благоразумный давно спросил бы себя, соразмерен ли труд, им предпринятый, его дарованию, равно как доброжелательности его читателей; меня, однако же, укрепляет мысль, что моей повести едва ли сыщется подобная и что, пусть плуг мой и ходит неровно, но он первый коснулся этого поля. Кроме того, здесь и не без поучительности: ведь каждому из нас доводилось бросаться в романтические приключения, не раздумывая о том, куда они приведут; а мой опыт, если и не остудит иного — и можно ли смутить чье-то сердце напоминанием, что у других такие дела не шли гладко? — но, по крайности, отнимет у него право пенять, что его оставили без своевременных предупреждений. И при этой очевидной пользе — сколько насмешек, сколько тяжелых укоризн навлечет на себя мое скромное сочинение, доведись ему попасть в чужие, неприязненные руки!..

Помнится, я остановил предыдущее письмо на том, что из аквариума ударил водяной столп, окативший нас с Филиппом зелеными брызгами и пропитавший до самого бумажника запахом лежалой трески. Я слышу недоброжелателей, с усмешкой спрашивающих, подобно Сенеке, что мне надо дать, чтобы я не описывал Этну{17}; льщусь надеждою, что Вы не скажете этого вместе с ними, приняв во внимание, что я пишу самую правдивую историю из всех, что когда-либо были рассказаны, и все мои силы уходят на то, чтобы не отступать от истины, так что думать о требованиях вкуса мне по большей части некогда. Я словно вижу перед собой самое Историю, которая, обратив ко мне высокое чело, говорит: «Прежде всего я хочу от тебя, Квинт, чтобы ты не сказал ни слова лжи, как намеренно, так и по небрежности; чтобы ни приязнь, ни соперничество, с которыми, увы, крепко связана твоя повесть, не оставили своей тени на том, что должно быть ясно, как погожий день, каков он был, когда ты входил в двери этого дома. Если же при этом твоя речь будет течь обильным потоком, кое-где образуя водовороты и разнообразно подмывая берега, я закажу твое изображение из лучшего гипса и велю поставить его в своем кабинете. Что же касается слов и дел, из коих выстраиваешь ты свое здание, то постарайся не отступать от связи времен, насколько это в твоей власти. Кроме того — и об этом я не должна была забыть — любой приличный рассказ берет начало от замыслов, чтобы перейти к событиям, однако ты, мой Квинт, в убытке, ибо замыслы кое-кого из тех, о ком ты повествуешь, были тебе неведомы с самого начала и остались таковыми до конца, так что постарайся рассказать хотя бы о своих собственных, ничего не приукрашивая; а насчет событий и их исхода, я думаю, ты и сам разберешься. А если ты захочешь показать, что не одобряешь чьих-либо действий из тех, о ком будешь вести речь, будь то Филипп, или привидение, или ты сам, то я надеюсь, что ты сумеешь соблюсти умеренность и не потратишь в нравоучениях столько времени, чтобы читатель успел заподозрить, что ты считаешь его дураком, не способным сложить два и два; повторяю, я надеюсь, ты этого избегнешь. Буде же покажется тебе необходимым, ради разнообразия или чего-то еще, писать замечания не только о поступках и словах, но и о жизни и природе людей, их совершивших и произнесших, и о том, чем каждый из них прославился, то это надлежит делать не лишь бы как, но с разбором: и подлинно, уместней всего вплетать такие вещи, когда описываешь какую-либо картину, висящую в посещаемом месте с хорошим освещением; или же — если тебе надо вставить генеалогию — представь дело так, будто ты подходишь к какой-нибудь реке, и тогда можно рассказать, кто из знаменитых героев от нее происходит; или же при столкновении с каким-либо обычаем или поверьем, существующим в других краях, можно рассказать, откуда они взялись и кто тому причиной, и тому подобное. Делай все это именно так, а не иначе, и попытайся сохранять хладнокровие, и я надеюсь, мой бедный Квинт, что когда-нибудь я буду ставить тебя в пример другим любителям пересказывать свои неприятности». Так — или примерно так — сказала бы История: а потом, наскучив беседовать со мной, взошла бы на свою золотую колесницу, запряженную онокентаврами, как пишут на картинах, и отправилась бы развеяться в страну праведных эфиопов, где никогда ничего не происходит, меж тем как я остался наедине со своими способностями.

Если бы (пиши я на латыни, эта фраза начиналась бы, несомненно, с о utinam, как, например, о utinam mea sors qua primum coeperat isset{18}, или о utinam caelique deis Erebique liceret{19}, или еще что-то), так вот, если бы я располагал помощником, похожим на меня во всем, кроме усердия, он мог бы в те часы, когда я сплю, или пью чай, или гуляю в окрестностях, отковать стиль для высокой работы; не в пример мне, он начал бы пристойным вступлением, вроде такого:

Уж с Эритреем вывел Ламп Титанову