Читать книгу "(Бес)конечность - Вадим Юрьевич Панов"

отлично, поэтому его обязательно нужно разглядывать в реальности.

Торговали же здесь всем, чем угодно, без всяких лицензий и пошлин. И, разумеется, без налогов. Торговали безбоязненно, хотя камеры по периметру Барабана присутствовали и в большинстве своём работали. Да и зачем бояться видеокамер, если контролёры Соцсогласия могли подключиться к любому чипу или AV-очкам, и посмотреть, чем занимался или занимается в настоящее время их обладатель? В агломерациях все под колпаком, но по негласной договорённости, на мелкие рынки смотрели сквозь пальцы: так они пребывали хоть под каким-то контролем и не выходили за определённые рамки, а начнёшь давить – торговцы вытащат чипы, снимут очки и перейдут на подземные уровни, где ни камер, ни дронов, ни негласных договорённостей.

В первую очередь на прилавках лежали продукты: «просрочка» из магазинов, которую закон требовал уничтожать; собственноручно выращенные на городских фермах овощи и фрукты; и даже краденые из ресторанов для биггеров деликатесы. Ходили слухи, что на таких рынках можно купить даже настоящее мясо, но Шанти не верила: фрукты и овощи, даже рыба с морепродуктами – пожалуйста, но мясо слишком дорого, чтобы его позволили красть. Торговали одеждой и обувью – пользованной, конечно, но среди барахла можно было отыскать вполне сносные шмотки. В отдельном ряду предлагали самодельные приборы для экономии, гарантирующие большее энергосбережение, чем в тех устройствах, что продавались в магазинах. Запчасти для имплантов и AV-очков, но только разрешённые – продавать боевые приспособления и военные приложения здесь не рисковали даже из-под полы, для таких сделок существовали рынки на подземных уровнях. Самый же дальний ряд рынка отводился под «барахолку»: коврики, покрывала, настольная лампа с абажуром, рассчитанная под энергосберегающие лампочки самого первого поколения, по нынешним меркам они потребляли колоссальное количество энергии, но ведь красивую, непохожую на стандартные светильники лампу не обязательно включать, достаточно поставить в углу и любоваться. И улыбаться, потому что под воздействием непонятной магии этой пыльной, подержанной лампы, даже капсула может показаться домом…

У Шанти своего дома не было, даже капсулы, но она с интересом разглядывала старые вещи, касалась их, ощупывала, чувствуя тепло настоящей шерсти, или настоящего дерева, или настоящего камня… и едва не прошла мимо не самого приметного продавца – молодого мужчины в дешёвом респираторе, тёмном комбинезоне, хорошо защищающем от сырости нижних уровней и потёртых, но ещё крепких ботинках. Он сидел на куске пластика, прислонившись спиной к стене и безразлично разглядывал прохожих. Сам продавец не привлекал внимания, но над ним были развешаны запаянные в целлофан рисунки, при взгляде на которые сердце начинало биться сильнее. Яркие цвета. Солнечный свет. Зелень. Все картины были простыми пейзажами, но отчего-то заставляли остановиться и присмотреться. И задуматься о том, что в мире есть не только агломерации, но леса, луга, горы, скалы, о которые разбиваются морские волны и птицы, парящие среди облаков.

Где-то в мире есть мир…

– Что это? – тихо спросила девушка.

– Акварели. – Продавец ответил не сразу, сначала убедился, что вопрос обращён именно к нему. Несколько мгновений смотрел на Шанти, но поскольку лицо девушки тоже было скрыто респиратором, продавец понял одно – перед ним девушка. После чего ответил. Но затем посчитал нужным объяснить: – Акварель – это такая краска. Поэтому картины так называются.

– В честь краски?

– Да.

– Ты рисуешь настоящими красками?

– Да.

– Где ты их берёшь?

– Тебе не всё равно?

– Мне интересно.

– Есть места, – неопределённо ответил художник.

– Дорого?

– Хочешь стать моим импресарио?

– Мне интересно, – повторила Шанти, вновь переводя взгляд на картины. От них трудно было оторваться.

– Дорого, конечно, – после паузы ответил художник. – Но когда краски превращаются в картины, они… оправдывают свою цену.

– Тебе хватает?

Внешний вид говорил, что продавец совсем не богат.

– Я живу на ББД[7].

Значит, впроголодь, отказывая себе почти во всём.

– Почему не рисуешь в цифре? – спросила девушка. – Сейчас все рисуют в цифре и талантливые художники востребованы. Люди хотят украшать виртуальные дома эксклюзивными работами.

– Когда-то я работал в цифре, – медленно ответил художник. И вновь, очень внимательно, посмотрел Шанти в лицо. И вновь не смог её узнать. – У меня была… у меня есть отличная студия, но я больше не хочу писать цифру.

– Почему?

– Я перестал видеть в ней настоящее. – Он помолчал. – Ты что-нибудь купишь?

– Это важно?

Он смутился.

– Просто спросил. – Пауза. – Ты откуда?

– Из Сан-Франциско.

– Далеко тебя занесло.

– Такая работа.

– Люди с такой работой не ошиваются в жилых секторах.

– Я здесь не живу, а именно ошиваюсь.

– Я должен был сообразить, что ты ответишь именно так, – усмехнулся художник. Он настолько заинтересовался разговором – или девушкой – что поднялся на ноги. – Я из Швабурга, если ты знаешь такую агломерацию. После акции Кандинского там началась эпидемия и часть жителей эвакуировали. Мне достался Данциг. Помойка, конечно, одна из самых вонючих, но меня никто не спрашивал. Жителей моего небоскрёба просто выгоняли из капсул и запихивали в вагоны, которые подогнали по линиям внутренних электричек. Ты когда-нибудь каталась в скоростном поезде? Ах, да, у тебя «такая» работа – наверняка каталась. А я в тот день впервые покинул агломерацию. – Он помолчал. – Мне повезло – досталось место у окна, и я не отлипал от него всю дорогу. Я видел море и леса, поля и луга… поезд мчался очень быстро, но я уверен, что видел оленей. Видел птиц. Я видел… – Он грустно улыбнулся. – После этого я больше не мог работать в цифре. Просто не получалось. Ведь всё, что я видел – настоящая красота. А истинная красота требует истинного искусства, которого нет в цифре. – Он повернулся, снял со стены одну из работ и протянул Шанти. – Это тебе.

– За что?

– За хороший разговор. И за то, что на этой неделе ты первая заинтересовалась моими картинами.

– Красивая… – Заросший лилиями пруд, на берегу которого стоит беседка с белыми колоннами. Белая лестница, наверное, из мрамора, уходит от беседки в воду. Около ступенек плывёт большая белая птица. – Я с благодарностью приму твой подарок, и куплю остальные работы.

– Зачем? – вздрогнул художник.

– Чтобы ты пошёл и нарисовал новые.

Он рассмеялся. А потом, когда Шанти назвала цену, за которую готова купить картины, недоверчиво прищурился, но промолчал.

А когда Шанти ушла, не просто отошла от художника, а покинула Барабан, она сказала Марлоу:

– Его зовут Михаил Шишкин, я была знакома с ним в Швабурге, поэтому он так ко мне приглядывался.

– Но не узнал, – заметила нейросеть.

– Или понял, что я не хочу быть узнанной.

– Или так…

– Тогда он рисовал в цифре и рисовал очень хорошо, – рассказала Шанти. – Но сейчас… его нынешние работы берут за душу.

Акварели лежали в рюкзаке, но девушка видела их, они стояли перед её взглядом. Не исчезали. Простые пейзажи мира, который и есть мир.

– Я смогу перепрограммировать несколько нейросетей из солидных галерей, они как-бы случайно залетят сюда и увидят его работы, – протянула Марлоу. – Но программировать их на покупку я не стану. Пусть сами решают.

– Так будет правильно, – поддержала подругу Шанти. И грустно улыбнулась: – Удивительно, да? Впервые проехал в поезде и так изменился… Я помогла ему в Швабурге, у Миши был очень хороший заработок, но он бросил всё и стал писать акварели. Впервые покинув город…

– А я кажется, впервые испытала то, что ты называешь чувствами, – тихо сказала Марлоу. – По отношению к твоему другу-художнику.

– И что же ты почувствовала? – с интересом спросила Шанти.

– Жалость, – ответила нейросеть. – Твоему другу нужен мир, а его заперли в бетонной клетке.

* * *

Нельзя сказать, что хозяйская спальня «Инферно» поражала воображение, однако выглядела она весьма и весьма необычно. Полумрак, несмотря на то, что вся выходящая на парк стена представляла собой «французское» окно, а снаружи сияло солнце: яркий дневной свет глушили потрёпанные, порванные во многих местах шторы и «потемневшие от старости и грязи» стёкла, на самом деле – с автоматической поляризацией. Такие же «потемневшие» зеркала на стенах – в рост, в чёрных рамах резного дерева. Отделанный мрамором камин, перед которым лежали три медвежьи шкуры. Кушетка, пара кресел, бра и, наконец, огромная кровать с балдахином, заправленная чёрным шёлковым бельём.

А около кровати – загорелая рыжая красавица, к ногам которой соскользнул белый комбинезон. Красавица в чёрном белье, изящно подчёркивающим идеальную фигуру. Красавица, похожая на наваждение, противиться которому Келли не мог при всём