Читать книгу "Невеста войны. Ледовое побоище - Наталья Павлищева"

Туракина, старшая жена Угедея, она не монголка, она из пленных, женщина вовсе не красивая, но безумно властная. Батый еще до похода втихомолку посмеивался над дядей, мол, такая жена способна скрутить любого мужа. И к чему было Потрясателю вселенной женить сына на этой змее? И Гуюк удался в нее, такой же жестокий и властный. И вот теперь, когда Великий хан Угедей умер (не помогла ли супруга?), Туракина наверняка взяла власть в свои руки и добром ее не выпустит даже ради сына. Насколько Батый помнил ханшу, она будет тянуть с выборами нового хана, а потому можно просто сидеть и ждать. Только чего?

Нет, ждать он не станет, нужно пока показать урусам, что он никуда не делся, что по‑прежнему силен, знают ведь о разгромах в вечерних странах? Заручиться покорностью урусов, получить с них хорошую дань, разузнать об истинном положении дел в Каракоруме, а потом решать, ехать на курултай или нет.

Советник притих, мучаясь от невозможности поменять позу. Монголы спокойно сидели на пятках подолгу, а у него болели ноги, и теперь, после времени, проведенного вот так на корточках, всю ночь будут ныть колени и неметь ступни. Но джихангиру не возразишь. Сам хан спокойно сидел на небольшом троне, и его нимало не беспокоило неудобство какого‑то советника. Батыю даже в голову не пришло озаботиться самочувствием китайца; как бы тот ни был умен и талантлив, он не монгол, и этим все сказано.

Наконец хан вообще заметил, что советник никуда не делся, бровь чуть удивленно приподнялась:

– Ты еще здесь?

– Саин-хан желает узнать еще что‑то?

– Нет, иди, я все понял. Шкуру пока оставь, мне нужно подумать. А где Каракорум?

Вопрос вернул советника, уже начавшего осторожно выползать из юрты задом наперед со страшными опасениями задеть ногой порог. Он шустро вернулся обратно, обливаясь потом при мысли, что придется проделать этот путь второй раз, а ноги онемели уже настолько, что могут подвести в любую минуту.

– Вот здесь… – рука снова оказалась далеко за пределами шкуры. Да… далековато они забрались от родных мест.

– Иди.

Советник все же задел порог, но хан сделал вид, что не заметил. Этот толковый китаец был ему нужен, пусть живет. Кебтеулы, внимательно следившие за выражением лица Батыя, хотя оно никогда не менялось, по едва заметному движению глаз поняли, что им тоже не следует замечать страшного преступления, совершенного китайцем. Вообще‑то, они рисковали, хан вполне мог устроить проверку их внимательности, так уже однажды бывало, когда кебтеулов казнили «за недогляд», хотя сам Батый вот так же сделал вид, что не видит совсем явного.

Но сейчас хан был слишком увлечен разглядыванием шкуры с рисунком и размышлениями. Китайцу удалось уйти живым. Но ночью он умер, волнений не выдержало сердце, слишком много ему приходилось выносить страшных минут, бывая в шатре Саин-хана.

– Кумыса.

Хан приказывал, не оглядываясь и не заботясь, услышит ли тот, кто должен услышать. Знал, что все будет сделано, люди ценят жизнь, даже если она трудна и опасна, а рядом с ханом тем более. Почти сразу перед Батыем оказалась его любимая деревянная чаша с чуть надколотым краем. Из этой чаши пил его дед Великий Потрясатель вселенной Чингисхан. Чаша использовалась в дни торжеств, когда хан позволял отпить из нее глоток особенно отличившимся, вернее, тем, кого отличал он сам. А еще вот такие минуты размышлений. Беря в руки то, что держал дед, хан словно советовался с ним. Почему‑то казалось, что как только его пальцы касаются этой старой чашки, дух деда незримо появляется в юрте. Ну, или в шатре, вот как сейчас.

Батый поскреб голову под волосами. Надо сегодня же сказать, чтобы кто‑то из женщин выбрал гнид, которых развелось слишком много. Пусть переплетут косы, а заодно и передавят всех, кого выловят. Но это потом, сейчас он отвлекаться не желал, погонял сам и будет. Заодно почесал под мышкой и снова взялся за чашу с кумысом и за шкуру.

Он не станет ломать систему управления у урусов и своих людей ставить тоже не станет, пока не время. Подтвердит пайцзой право того коназа, который есть, все равно они все сейчас слабы. И не только главный, но и все коназы их улусов пусть приедут за разрешением. Это станет хорошим уроком, получив из рук хана пайцзу, они будут ему обязаны, да еще и между собой станут драться за такую милость.

Решив для себя, что делать с урусами, Батый снова стал думать о собственной судьбе. Правильно ли он делает? Может, нужно биться за власть? Чаша уверенно лежала в руке, согревая, несмотря на прохладный кумыс в ней. Дерево всегда на ощупь теплое, а уж такое тем более. Хан мысленно обратился к деду за советом. Верно ли поступает? Как сделал бы сам дед?

Почти наверняка Батый знал, что Чингисхан ввязался бы в драчку за власть. Но тем внук и отличался от деда, что для него власть над всеми монголами не столь важна. Батый понял, что у него созрела мечта поставить на ноги, сделать сильной и великой собственную Орду и ему не нужен Каракорум. Но при этом нужно, чтобы там правил человек, лояльный к этой новой Орде и ее хозяину. Гуюк таким не будет, они стали смертельными врагами после тех оскорблений, которые хану нанесли двоюродные братья Гуюк и Бури, и Батый пожаловался на принцев Угедею.

А если Великим ханом все же станет Гуюк (Батый прекрасно понимал, что так и будет)? Отправлять дань тому, которого презираешь и ненавидишь? Но дело не в дани, а в том, что Гуюк не станет терпеть двоюродного брата, он обязательно постарается уничтожить Батыя, и хан вынужден будет защищаться. Что тогда? Война между монголами? Когда‑то дед воевал со своим андой (побратимом) Джамухой, но это была жестокая необходимость ради объединения монголов, воевать ради спасения своей жизни со своими же, не преступление ли это?

И все‑таки Батый понимал, что не поедет в Каракорум, чтобы не погибнуть, что постарается держаться подальше от Гуюка, что создаст свою Орду, постарается как можно дальше оттянуть выборы нового хана, чтобы успеть встать на ноги и решить свои проблемы, а еще, что, если Гуюк пойдет на него войной, будет не просто защищаться, он поднимет одну часть монголов против другой.

Даже после столь тяжелого решения стало легче, у человека всегда так, хуже всего неопределенность. Хан стал едва слышно мурлыкать песню своего детства, ее пела мать. Детство для всех неприкосновенно, даже если бы оно было голодным и нищим, все равно казалось лучшим. Но у Батыя были добрые отец и мать, достаток во всем и любовь великого деда. Все не растраченные на сына чувства Чингисхан отдал внуку. Старшего сына Джучи он хоть и признал своим, но в глубине души в это не верил, к тому же рождение ребенка у жены после ее плена было не столько виной Борчу, сколько позором самого Темуджина, а потому любви к Джучи со стороны отца не добавляло. Став Чингисханом, Темуджин честно пытался сделать Джучи своим наследником, но старший сын удался то ли в Борчу, то ли в своего настоящего отца, он совершенно не любил войну.

Батый помнил отца больше по песням и задумчивости, чем по походам и даже охоте. И все равно Чингисхан готов был назвать продолжателем Джучи, до самой его смерти был готов. Никто не знал причины этой внезапной смерти, но только после нее наследником назван Угедей. Джучи не очень любили все, возможно, потому Чингисхан так старался определить будущее для второго сына Джучи, своего любимого внука Бату подальше от Каракорума? Получилось, где Каракорум, а где этот самый внук.