Читать книгу "К черту тревожность. Как не стать «лягушкой в кипятке» и справиться с паническими атаками и депрессией - Марина Иннорта"

интонацию. Жеманный и снисходительный тон, который некоторые взрослые используют с детьми и пожилыми людьми. И с больными, конечно же.

Отвечаю:

– Вчера вечером три раза теряла сознание, – теперь я ненавижу еще и тон своего голоса. Позволяю говорить маленькой плаксивой девочке из чулана: она напугана, сердита и очень хочет, чтобы доктор стала повежливее. Рано или поздно я должна объяснить ей, что не нужно ныть, если хочется, чтобы нас воспринимали всерьез.

Врач с кислой миной, даже не взглянув в лицо, сказала:

– Что ж, раз вы три раза теряли сознание, отправляйтесь в клинику и сдавайте анализы.

«Да пошла ты!» – думаю. Она не должна позволять себе так со мной разговаривать. Но ничего не говорю. Даже когда здорова, я не из тех, кто спорит, а тем более лежа на больничной койке.

Ничего не сказав, врач поднимает мою рубашку и дотрагивается до живота в двух или трех местах. Не понимаю, зачем это делается, но она и не пытается мне ничего объяснить. Хватает, как кусок мяса, а затем уходит, даже не попрощавшись. Медсестра смотрит на меня смущенно и следует за ней.

Они идут осматривать женщину на соседней кровати, у которой воспаление внутреннего уха. Тон доктора другой, в нем еще слышно раздражение, но она становится уже не такой грубой. Говорит, что головокружение – это плохо, нельзя делать резких движений и что пациентку скоро переведут в палату.

Что ж, думаю я, ей повезло. Не в том смысле, что мне тоже хотелось бы иметь воспаление внутреннего уха, но успокаивает, что кто-то знает название вашей болезни и способ лечения. Уверена, что если бы у меня была не такая туманная болезнь, то и врач была бы менее грубой.

 Иногда я думаю, что некоторые врачи – только некоторые – нервничают с такими, как я, потому что не знают, как нас лечить, и, чтобы не выглядеть беспомощными, ведут себя так, будто это наша вина.

В любом случае, сейчас главная проблема в том, что я не хочу отправляться в клинику и сдавать анализы. Я уже была в ней два года назад и все пять дней плохо спала и мало ела. Это не то, что нужно в моем состоянии. Старушка из чулана тихо шепчет то же самое, и я намерена прислушаться к ней. Нужно оставаться спокойной и прежде всего питаться. Убеждена, что у меня ничего нет, анализы бесполезны, за последние годы я сдала их тысячи. Это просто тревожность. Беспощадная тревожность, которая, возможно, проявилась таким жутким образом из-за волшебных таблеток психиатра. Которые, кстати, я больше не стану принимать. Мой план таков: вернуться домой, выбросить все антидепрессанты, накачаться анксиолитиками и попытаться выжить. Знаю: это дурацкий план, но сейчас он выглядит лучше, чем идти в больницу сдавать анализы.

Старушка уже высказалась, остальные девушки из чулана молчат. Только Малышка пытается немного протестовать: «Не безопаснее ли пойти в клинику?» – но и она в этом не очень уверена. Невероятно, но в этот раз они все согласны.

Мой муж считает так же, он сразу сказал, что в госпитализации смысла нет. Но я не хочу спорить с этой гарпией – дежурным врачом. Как только меня переводят в больницу, я заявляю, что хотела бы вернуться домой.

Там врач очень молодая. У нее очень длинные, черные и блестящие волосы, макияж нанесен со вкусом, одета элегантно. Кажется, что она насколько возможно старается привнести немного изящества и красоты в это место, пахнущее заброшенностью и средствами для дезинфекции. А может, таким образом она очерчивает границу, отделяя себя от печальных ситуаций, которые здесь происходят каждый день.

Разговаривает она очень официально, но есть ощущение, что глазами она пытается сообщить, что мне действительно нет причин оставаться здесь.

– Итак, вы в этом уверены? – спрашивает она наконец. Я никогда ни в чем не уверена, тем более когда нужно оспорить авторитет врача. Но сквозь туман начинаю мельком замечать проблески света.

 Начинаю понимать, что не могу делегировать свое здоровье никому, даже самой современной и оборудованной больнице, даже величайшему светиле в истории. Некоторые решения принимаю только я сама.

И я знаю, что в данный момент оставаться здесь – не самая лучшая идея.

Поэтому отвечаю ей, что хочу вернуться домой и что уверена в этом. Она дает подписать мне документ, что я выписываюсь вопреки совету врача. Бунтарка из чулана очень мною гордится.

На мне все еще тапочки, в которых была вчера, когда упала в обморок. Встаю на ноги, выхожу из клиники под руку с мужем и сажусь в машину. И снова повторяю себе: «Все хорошо, все будет хорошо».

Придя домой, бросаюсь под душ и нахожусь там до тех пор, пока кончики пальцев не покрываются морщинами, а спина обжигается. Потом беру эти старые тапочки и выбрасываю их в мусорное ведро.

Ожившие страшилки

Дальше мне пришлось нелегко. Каждое утро я просыпалась в панике. Мысли носились по кругу с огромной скоростью, словно белка в колесе. В голове одна и та же картина: я в психиатрической клинике, напичканная лекарствами, под капельницей. Неужели такое будущее меня и ждет?

Просыпаюсь всегда в панике, в голове рой спутанных мыслей, полно необоснованной тревоги и теней. Еще в кровати принимаю первый за день анксиолитик и жду, когда он подействует. Мало-помалу волны паники спадают, тошнота проходит, мысли будто успокаиваются. Когда перестаю представлять себя в больничной палате с решетками на окнах, понимаю, что пора вставать и завтракать.

 Хотя ситуация совсем не радужная, кое-что все-таки дарит надежду: я ем, и я сплю.

Аппетит возвращается, в том числе благодаря Ксанаксу, каждую ночь сплю по восемь-девять часов подряд. Сон напоминает черную дыру, из которой я пытаюсь вырваться каждое утро, но я говорю себе, что раз могу есть и спать – дела идут не так уж и плохо.

После завтрака сажусь на диван и включаю телевизор. Это не лучший способ провести утро, но телевизор меня успокаивает. Мелькают образы каких-то историй о преступниках и полиции, а затем разум успокаивается, как ребенок, укачанный в колыбели. Я не одна, и это действительно счастье. Муж смог организовать работу из дома на несколько дней, ходит за покупками, готовит, немного убирается и присматривает за мной.

Потом ко мне приходит отец и мачеха, тоже с приготовленным обедом. Первое время я даже не