Читать книгу "Звон смерти - Фредерик Браун"

вроде совсем не много. Стреляли из длинноствольного карабина. За три удачно выбитых мишени, расположенных внутри красного ромба, полагался большой приз – любая вещь на выбор из той дряни, которая находилась на призовом стенде. Но никто никогда ничего не выигрывал. Мишени были расположены так, что это было теоретически возможно, но практически невыполнимо. Казалось, все было очень просто – в этом и состоял весь трюк, – однако самому удачливому болвану в стране понадобилась бы помощь господа боги, чтобы сделать три удачных выстрела подряд. Я должен был признать правоту Вейса. А все остальные? Чего стоила, например, игра, состоящая в том, чтобы бросить монетку так, чтобы она попала и удержалась на движущейся тарелке? Или попытаться сбить пачку сигарет из пробкового пистолета? Все это были мошеннические трюки, где подловленный простачок всегда проигрывал. Но наша игра была честной. Прежде всего, мы не предлагали простачку дорогих вещей в качестве приза. Примерно один человек из двадцати пяти мог опрокинуть три молочные бутылки тремя бейсбольными мячами и выиграть куклу Кьюпи3 ценой четырнадцать центов.

Но, в конце концов, этот простак платил десять центов за удовольствие испытать себя, за удовольствие удивить свою бабу или приятелей, за удовольствие бросить три бейсбольных мяча настолько ловко и метко, насколько он был способен. Эта дешевая кукла Кьюпи сама по себе не имела для него никакого значения, однако являлась символом его удачливости. Верно, что играли на деньги, но игра требовала известной ловкости, а не только везения.

Я прошел мимо палатки ясновидящего, мимо паноптикума, больших каруселей и негритянского балагана.

Когда я подошел к балагану с уродами, зазывала Гарри Шульц уже начал свой обычный ор. Вокруг него собралось всего несколько зевак, в основном дети, однако после каждой фразы он выбивал дробь на барабане, и люди понемногу начали стекаться к его палатке.

Я обошел это сборище с намерением удалиться от него как можно дальше. Но тут с эстрады зазывалы кто-то окликнул меня: «Привет, Эд!» Я оглянулся. Это опять был тот полицейский, Армин Вейс. И снова он сидел на краю эстрады. Я направился в его сторону.

– Вы что, никогда не спите? Он засмеялся.

– Уж сегодня вечером мне точно не придется спать. Я продержусь весь остаток дня, если время от времени выпивать чашечку кофе.

– Но что вы здесь делаете?

– Сижу себе, вот и все; мне кажется, я жду, пока в меня ударит молния. Как в тот генератор, который вчера сгорел, – если только это была молния.

– Вы что, хотите сказать, что молния в него не попадала?

– Этот вопрос занесен в мой список. Беседа с электриком, который его чинил. Я его задам, как только вернусь в город. Тебе нравится Эвансвилль?

– Хороший городишко.

– Мы постараемся, чтобы он таким и остался.

Он вынул пачку сигарет и предложил Мне закурить.

– Эд, моя жена – самая лучшая стряпуха в радиусе шестидесяти километров. Ты любишь дамплинги?4

– Думаю, что да.

– Значит, ты никогда не ел настоящие дамплинги, иначе бы ты не «думал», а знал точно! Моя жена делает их такими легкими, что они едва держатся на тарелке. Да еще подает к ним такой соус, что пальчики оближешь. Держу паря, что те дамплинги, которые ты ел, были пережаренными!

– Именно так и было.

Он грустно покачал головой.

– Мир катится к гибели. Послушай, Эд, у нас сегодня пятница, а по пятницам моя жена готовит к ужину жаркое в кастрюле и дамплинги. Мы живем недалеко Отсюда; можно дойти пешком. Давай поужинаем у нас?

– Мистер Вейс, я ничего не знаю ни о карлике, ни об убийстве. То, что вы сможете из меня выудить, не стоит даже соуса, не говоря уже о жарком и дамплингах. Честное слово.

Он широко улыбнулся:

– Я знаю, Эд. Или, по крайней мере, я на это надеюсь. Но можно взглянуть на вещи и с другой стороны. Во-первых, ты и Эм единственные люди на ярмарке, кто не смотрит на меня как на зачумленного. Эм сказал мне, что ты играешь на тромбоне. Я подумал, что было бы хорошо, если бы ты его захватил. Мы бы немножко пошумели. А у меня есть труба: когда-то в молодости я играл. Моя жена играет на пианино гораздо хуже, чем готовит, но все-таки она могла бы составить нам компанию.

– Чувствую, что начинаю сдаваться. Но у вас, конечно, есть какие-то скрытые причины, – сказал я.

– Разумеется, есть причины, сынок, но не скрытые. Ты знаешь большинство из здешней публики, а также расположение палаток на ярмарке. Ты можешь мне рассказать кто есть кто, помочь мне охватить общую картину событий, дать необходимые сведения. Короче, ты можешь оказать мне большую услугу.

– Ну хорошо.

– Мой адрес – Арлингтон 3216, всего в щести-семи кварталах отсюда по направлению к городу. Мы ужинаем в шесть часов. Жена рассердится, если ты опоздаешь. И не забудь захватить тромбон.

– Ладно, – сказал я. Он сошел с эстрады.

– Тогда до скорого свидания.

Я увидел, как он устало пошел к центральному входу. А я остался. И зачем я согласился, спрашивал я себя. К чему мне было вмешиваться? Какое это имело ко мне отношение?

И тут я затылком почувствовал чей-то взгляд. Я обернулся. Скитс Гири, владелец балагана с уродами, стоял у входа и пристально меня разглядывал. На его лице играла улыбка, не предвещавшая ничего хорошего. Выражение лица тоже было малоприятным. Насколько мне известно, Скитс никогда ничего не имел против меня. Я заложил руки в карманы и подошел к нему.

– Привет, Скитс, – сказал я. Его лицо исказила гримаса.

– Слушай, Эд, это в твоих же собственных интересах. Если ты будешь лизать задницу полицейским, то здесь тебе не место.

– Черт возьми, – воскликнул я, – а я-то думал, что это прибавит мне популярности!

Мимо нас проходили люди; зазывала продолжал молоть языком, подталкивая народ к входу в балаган. Ему все-таки удалось зазвать не только малышню, но и почти всех собравшихся взрослых. Я отошел от Скитса н последовал за входившей публикой.

И тут же я заметил, что внутри балагана кое-что изменилось. В основном народ толпился вокруг деревянного ограждения в одном из углов балагана.

Я подошел поближе. Внутри ограждения виднелся кусок газона, где вчерашней ночью лежал карлик. Тело уже убрали, но его местоположение было очерчено контуром, как это делает полиция, прежде чем убрать труп. Только на этот раз контур был обозначен не мелом, а тонкой бечевкой, потому что рисовать мелом на траве нельзя.