Читать книгу "Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко"

выплываю из сиреневой глубины, как хищные небесные акулы — истребители «Хаяте», устремлённые на меня всего минуту назад. Скорость по прибору одна тысяча пятьсот, истинная — две тысячи четыреста сорок километров в час. Высота, занимаемая моим МиГом, семнадцать тысяч метров. Курс возвращения на Иводзиму — девяносто семь градусов. Высота растёт…

Главное теперь — выдержать курс! Если я вырублюсь, машину вытащит к острову спаситель-автопилот. Если вырубится автопилот, откажут астронавигационный комплекс и спутниковая ориентация, и если машина «оглохнет» и не засечёт приводные сигналы авиабазы, если откажет комплекс автоматизированной посадки, то бортовой компьютер сможет только дать команду на торможение и спуск с баллистической траектории в плотные слои атмосферы. Тогда я, скорее всего, окажусь лишь на траверсе Иводзимы, и катапульта пилотской кабины сработает в ближайшей, по мнению компьютера, точке к авиабазе.

Надо нацелиться как можно точнее на Иводзиму, пока я не вырубился, пока хоть что-то ещё «соображает» искусственный интеллект моей аэрокосмической машины. Высота двадцать девять тысяч метров и продолжает расти. Тело машины напрягает перегрузка. Через три минуты отстрелятся от корпуса самолёта вырабатываемые конформные баки. Тридцать восемь тысяч метров… Рёв двигателей отстаёт, свиста потока не слышно, воздуха здесь уже почти нет. Воздуха мне, мне больше воздуха… «Отзовитесь… Борис, отзовитесь…» Провал… Нет, не провал… Возвращаюсь… Я не должен терять сознание. Внизу, среди скал и зарослей, живые люди-солдаты. Они, наверное, в защитных складчатых робот-скафандрах. В правых руках у них двуствольные автоматы как продолжение руки. Я должен продолжать помогать им?

Машин Хэйитиро и Стаха рядом нет. Я — один. Мне надо ещё несколько секунд, чтобы прийти в себя. Перегрузка. Высота — сорок девять тысяч метров. Продолжает расти. Я ищу на себе красный ручеёк на белом поле, почерневший внизу, хотя на фонаре моего МиГа нет решетчатого переплёта. Но ручеёк есть, вот он. И есть боль. Тупая, изнурительная боль в груди и в животе.

Но я всё ещё жив.

Могу проверить системы МиГа. Главное сейчас для меня — целы уникальные крылья машины. На мониторе панорамного обзора крылья сверкают и переливаются в лучах солнца, как два меча с огненно отточенными лезвиями. Работоспособны оба оперения машины — переднее горизонтальное и заднее, похожее на приподнятые крылья гигантской бабочки, они обеспечивают высокую боевую манёвренность МиГу в атмосфере. В ближнем космосе они не нужны, а при спуске с орбиты могут сгореть в бушевании огненных вихрей, охватывающих тормозящую машину, и теперь, на пятидесятикилометровой высоте, начинают убираться в фюзеляж, обладающий вместе с крыльями несущими свойствами. Действуют все струйные рули. Втянулись воздухозаборники под фюзеляжем. Оба двигателя работают в ракетном режиме на номинальной тяге и возносят, возносят, возносят меня. Но я их не слышу и не могу вспомнить, нормально ли это.

Справа начинаю видеть ослепительный голубоватый ореол атмосферы над земным шаром. Джордж Уоллоу, оператор, похоже, уснул в своей задней кабине. Его усыпили яркие дневные звёзды. Они убаюкивают на этих околокосмических высотах, и он спит.

— Борис… Борис, отзовитесь!..

Голос женский, но не Полины. Её со мной давно нет.

«Наедине с прекрасным, гордым миром… Над золотым и синим океаном…»

Я давно выполнил полётное задание и теперь с ополовиненной заправкой возвращаюсь на Иводзиму. На Иводзиме ближайшая ко мне запасная авиабаза из числа тех, на которые мне международным соглашением разрешено приземляться. Высота семьдесят восемь тысяч пятьсот метров и продолжает расти… Я среди сверкающего солнцем холода почти космических высот… Курс… Курс — на Иводзиму!..

…Какая холодная, леденящая сырость под кислородной маской! Вся нижняя часть моего лица целиком плавает в промозглой сырости. Полётная высота — двадцать две тысячи футов и продолжает уменьшаться.

…Я не верю, не верю, не верю, что в самолете я один! Просто все молчат, все безмолвствуют на своих местах — это странный, превращённый в бессмыслицу корабль с привидениями, продолжающими, однако, нести военную службу и всё ещё не исключёнными на земле из списков живых, — «Флайнг Дачмен», воздушный «Летучий Голландец»… Если мы вернёмся, если только мы вернёмся, я прикажу написать на носу «Сверхкрепости» это новое имя в нашем соединении.

…Мне пригрезились голоса в немых наушниках, но эти голоса — всего лишь других экипажей. Мои люди молчат. Они ушли вперёд от меня и больше никого не проклинают. А те, кто выжил, кто может держаться в строю, — бранясь и переговариваясь, все они улетели далеко вперёд, на юго-юго-восток. Курс на Иводзиму. К трассе их предполагаемого возвращения стянулись наши и вражеские подлодки и авианосцы.

— Новак, Робинсон, как там у нас насчет прикрытия? Кто несёт наш шлейф? Проснитесь, паршивцы, что ж вы, парни, в самом деле, да чёрт вас побери! Новак, Хаски, Робинсон, отзовитесь…

Тихо. Неладное всё же случилось. В корме самолета молчит Робинсон. Не верится, но я веду огромнейший воздушный корабль с никем не охраняемым тылом. С голой, беззащитной спиной, в неё теперь кто угодно способен безнаказанно стрелять. Вонзить нож. Всадить пару авиационных снарядов. Или может приблизиться и пулемётной очередью просто чуть пощекотать обнажённый зад. И всё.

Справа, из-за мёртвого второго пилота, в сектор обзора вползает… изящный силуэт «Мустанга» Р-51D. О-ох!.. Ну и ну!.. Я похолодел и почувствовал, как волосы шевельнулись у меня под шлемом, потому что за пару секунд до этого интуитивно почувствовал его приближение! Потому и запрашивал стрелков… Но ответа мне нет.

Красавец-истребитель подходит вплотную. Я вижу индекс D7 под его кабиной, опознавательный знак соединения — двойной двухцветный треугольник, перечёркнутый белой стрелкой, — и бортовой номер на невысоком трапецевидном киле: 413 922.

Пилот всматривается вовнутрь прозрачной простреленной параболической скорлупы в носу «крепости», убеждается в бездыханности Дигана и, взмыв над «Боингом», переводит истребитель на мою сторону. Сдвигаю вниз кислородную маску, зубами стаскиваю с левой руки перчатку, роняю её на пол и голой белой обескровленной ладонью шлёпаю, стучу по гладкому стеклу. «Мустанг» дважды качает крыльями. Пилот, сгибая кисть руки, тычет ею в направлениях моих стрелков, словно пересчитывает или перечисляет их для меня. Затем рисует на каплевидном фонаре своей кабины большой косой крест и медленно поднимает к небу лицо.

Я предполагал, но внутренне не решался поверить в то, что он мне подтвердил.

Наконец он вопрошающе ткнул рукой в мою сторону. Большим и указательными пальцами изображаю колечко, смыкаю и размыкаю его — ранен. «Мустанг» снова покачал крыльями. Пилот обдумывает ситуацию, потом размашистым «жестом» всей своей машины предлагает пойти за ним влево, мористее, к востоку.

Понять его можно двояко: он хочет увести меня с кратчайшего пути, с известной врагу трассы, на менее опасный