Читать книгу "Рецидив жизни - Алексей Анатольевич Притуляк"

попала в нашу камеру Анна. Теперь у меня есть возможность общаться, а общение, оказывается, нужно мертвому ничуть не меньше, чем живому.

Почему бы людям не признать, что постлетальный рецидив жизни — это болезнь, такая же, как ангина, стоматит или рак. Ведь ясно же, что между рецидивистом и подлинным мертвецом, лежащим в могиле, — огромная разница, просто пропасть. Рецидивист — это нечто среднее между нормальным живым человеком и нормальным мертвецом, но, коль скоро, рецидивист может испытывать эмоции, чувствовать, рассуждать, его следует признать скорее живым, чем мертвым…

Так зачем же все-таки я устроил весь этот переполох с побегом? Потому что появилась Анна и что-то изменилось в моем существовании? Оно обрело видимость смысла?

Или это был импульс?.. Может быть, в моей психике начался какой-то сдвиг в сторону большего «рецидивизма»?..

В любом случае, то, что нас уже ищут, почти не вызывает сомнений. Конечно, они не могут бросить остальных мертвецов и всем взводом отправиться на наши поиски, но хотя бы пару человек по нашему следу наверняка уже отправили.

А следы от нас остались хорошие. Хоть снег в поле и подтаял уже, превратившись в кашу, но не заметить на нем отпечатки двух пар ног просто невозможно.

Интересно, солдат Соломин понял, для чего я прострелил ему ногу и убил двух ни в чем не виноватых мертвецов? Сложилась ли в его голове нужная легенда? Надеюсь, что да.

Смыслом Аниной жизни была любовь… Да, наверное, так оно и есть. Потеряв любовь, она потеряла смысл жизни. Бедная девочка!..

Я начинаю медленно подниматься, киваю Анне, давая понять, что нужно двигаться дальше. Мы залежались.

Плохо, что в лесу до сих пор хорошо сохранился снег, потому что мы оставляем на нем слишком недвусмысленные следы.

Остается слабая надежда на привычный нашей стране бардак и всеобщий пофигизм, который может стать причиной того, что по нашему следу просто не пойдут. Ну нахрена, скажите на милость, им нужны два умертвия? Просто отомстить? Судить и приговорить к пожизненному заключению? Ха-ха!

— Чего улыбаешься? — спрашивает Анна, встав передо мной.

— Да так, — отмахиваюсь я. — Своим мыслям. Так ты изменила бы что-нибудь в своей жизни, если бы реально воскресла? — повторяю я свой вопрос.

Она задумчиво пожимает плечами.

— Нет, наверное, — говорит ее рука через минуту.

— Надо же! Ты счастливый человек! — отмахиваю я.

Она отворачивается и быстро идет вперед. Я догоняю ее, дергаю за рукав:

— Прости.

9

Мы идем по этому нескончаемому лесу очень долго. Я стараюсь держать направление на запад, туда, куда медленно, еще медленнее, чем мы, движется бледно-серый круг солнца по серому небу. Не слышно пения птиц, не слышно чавканья снега под нашими ногами.

В детстве я часто с любопытством смотрел на маму, думая, каково это — ничего не слышать. Часто, по-детски неразумно и зло, подшучивал над ней. Бывало, затыкал наглухо уши и ходил так по улице, желая почувствовать себя в маминой шкуре.

Но тогда мне не было никакого дела ни до пения птиц, ни до скрипа снега под ногами, поэтому я не мог по-настоящему прочувствовать беззвучие.

Я знаю, что лагерь находится километрах в шестидесяти на восток от города. Когда-то там была настоящая зековская зона, но когда мертвецы стали страшнее для живых, чем живые убийцы, воры и грабители, обитателей зоны быстро-быстро расформировали кого куда и отдали территорию под лагерь для рецидивистов.

Шестьдесят километров — это очень много. Но мы можем пройти только сорок и, взяв чуть на север, добраться до Березняков и хотя бы временно отсидеться на родительской даче. В крайнем случае мы можем добраться до Волковатово — это еще ближе, — где живет с недавних пор мой старый друг Илья. Но это действительно — на самый крайний случай, потому что явиться к Ильюхе в таком виде…

Илья работал в роддоме, акушером-гинекологом. Половина женской половины города рожала в его мощные руки, некоторые и не по одному разу, и готовы были не рожать до последнего, если попадали не в его смену.

Там, в роддоме, Ильюха и нашел себе жену, сразу с новорожденным. И бросил к чертям работу и уехал за женой в деревню, где и трудится теперь земским врачом. Вот надо оно ему было!..

Ну и наконец, если повезет, мы можем добраться до города. Не знаю, как родители Анны, но мои-то примут меня. Вот только идти домой хочется еще меньше, чем к Илье. Ильюха закадычный друг, но все же, как ни крути, чужой человек, и его психологическая травма при виде меня не пойдет, конечно же, ни в какое сравнение с материнской. Да и меня его травма волнует не так сильно, как шок родителей…

Мы идем долго, весь день. Солнце уже клонится к земле, когда лес резко заканчивается, словно обрезанный разбитой дорогой, идущей по его краю.

Первое, что мы делаем — это падаем на колени возле ближайшей лужи и долго, ненасытно, пьем.

Пока мы шли лесом, вокруг было полно снега. Но толку от него ноль, потому что превратить его в воду мы не в состоянии. Можно сколько угодно набить его в рот, но если температура во рту такая же, как температура снега…

А лужицы в лесу попадались крайне редко, так что в любой момент мы могли…

Я знаю, что произойдет, если мы останемся на длительное время без воды. Я видел мертвецов, лишенных питья, но я не знаю, что они чувствовали и умирали ли они, так же, как от выстрела в голову. Я видел только их иссохшие тела, глаза, которые превращались в сморщенные высохшие кусочки мертвой плоти, которые трескались, лопались и в конце концов выпадали из глазниц, повисая на ниточках иссохших мышц и кровеносных сосудов. Высыхала и лопалась кожа, мышцы превращались в тонкие веревки, не способные к сокращению, крошились кости… Да, конечно, мозг наверняка погибал окончательно, превращаясь в болтающуюся внутри черепа высохшую серую массу.

Жажда — это наше единственное желание, единственная потребность, которая и ощущается совсем не так, как у живых людей. Жажда испытывается не организмом, которого, по сути, и нет, а — мозгом. Это не боль, не дискомфорт, не осознаваемое желание — это… жажда.

Напившись, мы оглядываемся по сторонам.

Впереди и влево видна деревня, небольшая, домов на пятнадцать–двадцать. Наверное, раньше здесь была колония-поселение. А может быть, здесь жили те, кто работал на зоне.

В деревню идти нам незачем.

Нам и на дачу незачем. И в город.

Нам вообще незачем