Читать книгу "Рецидив жизни - Алексей Анатольевич Притуляк"

куда-то идти. В идеале нам лучше всего уйти в какую-нибудь глушь, где нас никто никогда не найдет, поближе к реке или озеру, и там провести остаток отведенной нам вечности, без потребностей, болезней, обязанностей, желаний…

Я плохо представляю себе дальнейшее существование. Что я буду делать целую вечность, или сколько там может «прожить» рецидивист. Вечность без сна, еды, телевизора, секса, книг, компьютера… Просто вечность — медленная и не прерываемая ничем.

Это страшно.

— Мы пойдем в эту деревню? — спрашивает Анна.

— Нет. Зачем…

Она все никак не избавится от стереотипов и рефлексов прежней жизни. Видя деревню, путник должен возрадоваться и идти туда в надежде найти кров на ночь, еду, тепло и разговор.

Но нам ничего этого не нужно. Единственное, зачем мы могли бы пойти к людям — это вода. Но сейчас весна, и на открытых солнцу местах полно луж.

— Переночуем там, — говорит Анна, чем вызывает у меня приступ беззвучного смеха.

Впрочем, девочка, может быть, только вчера умерла и еще не знает, что у рецидивистов нет никакой потребности в сне.

— Мы не спим, — говорю я. — Никогда.

Она смотрит на меня недоверчиво. Наверное, она действительно только вчера умерла.

— Мертвым не нужно спать, — объясняю я, — не нужно есть, дышать и бороться за выживание.

— Ну а волки?

Меня снова тянет сложиться пополам от смеха, но я только бросаю на нее насмешливый взгляд и говорю:

— Волки не питаются падалью.

— И вообще, — добавляю я, подумав. — В деревне могут быть солдаты. Наконец, у любого из мужиков может оказаться ружье… Нам лучше держаться от людей подальше.

«Падалью… — читаю я по ее губам. — Падалью… Падалью…»

Мне становится безумно жалко ее.

— Какого цвета твои волосы? — спрашиваю я.

Она удивленно смотрит на меня. Потом неуверенно отвечает:

— Я брюнетка. Натуральная.

— Ты красива, — улыбаюсь я.

Она смущенно отводит глаза, бросает:

— Спасибо.

— Хорошо, — говорю я. — Мы зайдем в эту деревню. Попросим бутылку воды на дорогу. Но если там окажутся солдаты, мы умрем по-настоящему.

— Разве ты этого не хочешь?

Я киваю: «Ну ладно…»

Мы направляемся к деревне и заходим в первый же двор. При виде нас рыжий пес растерянно замирает, потом, поджав хвост, прячется в конуру.

Я подбираю с земли какую-то щепку и на тонком слое снежной каши, перед крыльцом, пишу: «Пожалуйста, дайте нам бутылку воды».

Колодец, стоящий в стороне, я игнорирую: не наливать же воду в карман.

Потом стучу в дверь. Стучать приходится долго. Возможно, с той стороны произносят традиционное «Кто?», но я не в состоянии услышать.

Наконец, дверь приоткрывается и в образовавшейся щели я вижу лицо пожилой женщины.

— Чего надо? — читаю я по ее губам.

Сойдя с крыльца, указываю ей на сделанную надпись. Она подслеповато щурится, не может, наверное, разобрать с такого расстояния мою писанину.

— Чего там?

Я жестом показываю «Пить!» и снова тычу в надпись на снегу.

Она пожимает плечами, неуверенно открывает дверь пошире, выходит на крыльцо, наклоняется, пытаясь разобрать мою писанину.

На ее пальцах я вижу синие буквы татуировки: «КАТЯ». Кажется, у бабки была лихая молодость.

Она, наконец, прочитала. Смотрит на меня. Потом — ошалело — на Анну, которая стоит на мартовском снегу в одной летней блузке.

— Тебе не холодно? — спрашивает она.

Говорит она тихо, но девушка, работавшая с глухими, отлично умеет читать по губам. Она отрицательно качает головой.

— Немые, что ль? — обращается бабка ко мне.

Я показываю на свое ухо, прикладываю к нему ладонь, давая понять, что со слухом у меня проблемы.

— А-а… — неопределенно произносит она. — Глухонемые, стало быть… Есть хотите?

Я отрицательно мотаю головой, снова указываю на сделанную надпись.

Она кивает.

— В избу-то зайдете?

«Нет» — машу я.

Она с минуту рассматривает Анну, меня. Потом качает головой и скрывается в доме.

Возвращается с двухлитровой пластиковой бутылкой воды, протягивает мне.

— Это не вас солдатики-то искали? — громко произносит она, так, что я слышу.

Я вопросительно гляжу на нее, Аня неуверенно жмется к моему плечу.

— Чего глазеешь? — недовольно произносит бабка. — Козлик солдатский приезжал, часа три назад. Говорят, два умертвия из лагеря сбежали, парень и девка. Опасные, говорят. Убивцы, говорят… Вы это?

Я киваю утвердительно.

— Ага… — неопределенно произносит она. — Вона как… Ну и ладно, ступайте, куда шли.

Женщина скрывается в избе, захлопывает за собой дверь. Через пару минут ее лицо возникает в окне. Под ее взглядом мы выходим со двора и берем направление на запад.

Значит, по-настоящему нас не искали — так, отправили «уазик» для очистки совести.

10

— Как ты попала в лагерь? — спрашиваю я, когда мы ложимся на снег у дороги, чтобы дать отдохнуть мышцам.

Солнце давно опустилось за горизонт, над землей повисла неразличимая для нас ночь.

— Забрали, — неохотно отвечает она.

— Я знаю, что не сама пришла, — говорю я. — Где тебя забрали?

— Дома.

— То есть как это? — недоумеваю я.

— Так.

Я вижу, что ей не хочется рассказывать. Какая-то боль из той, другой, жизни, когтистой кошачьей лапой царапает ее мертвое сердце.

— Расскажи, — настаиваю я, из дурацкого любопытства. — Разве ты умерла не дома?

— Дома.

— А как же они узнали?

— Наталья позвонила.

— Кто это?

— Сестра.

О, бог ты мой!

— Как?! — не верю я.

— Я не хочу вспоминать, — отмахивается она.

Вспоминать… Ты этого не забыла и никогда не забудешь, девочка! Ты будешь помнить это целую вечность, и боль твоя не станет меньше, потому что мертвые, кажется, не умеют ни забывать, ни проживать. Если время и лечит, то оно лечит только живых, а о мертвых оно просто забыло; мертвые для него не существуют.

— У вас были сложные отношения? — настаиваю я.

— Сложные! — горько усмехается Анна. — Да она увела у меня Ромку!

А-а-а… Ну, это не такая уж редкая история — обычное, в общем-то, дело.

— Ты уверена? — спрашиваю я.

— Уверена?! Да я сама видела, как они…

— И ты наглоталась снотворного.

— Да. Наверное, пока я лежала мертвая… или еще не мертвая… вернулась Наташка. Она, видимо, сразу сообщила в скорую, потому что когда я встала, она звонила и отменяла вызов… Кажется, она подумала, что мне просто стало плохо, не поняла, что я… Я и сама не поняла ничего сразу… Потом она кинулась ко мне и почувствовала, наверное, какая я холодная, увидела пустую коробочку из-под таблеток. Я хотела высказать ей все, что о ней думаю, и не смогла. Открываю рот, а голоса нет… В общем, Наташка, все поняла… Она стала орать на меня… Говорила, что я дура и истеричка, что