Читать книгу "Наблюдатель - Франческа Рис"

она сделала шаг вперед, и меня вновь обдало ее духами. Движения у нее были немного скованные, и я вдруг поняла, что Анна пьяна. – Я правда очень рада нашему знакомству. Знаешь, с того самого дня, с открытия моей выставки, Майкла словно подменили. Он каждый день работает – из своей студии я все время слышу, как он клацает по клавиатуре. – Тут она вгляделась в мое лицо. – Сначала я сомневалась – думала, это… Ну, ты же знаешь мужчин. Думала, это банальный кризис среднего возраста или вроде того. – Она рассмеялась с преувеличенным энтузиазмом. – Майкл иногда бывает… странным. Но ведь сейчас не тот случай, да?

Не зная, что на это ответить, я лишь согласилась, что нет, определенно не тот.

Двери лифта уже начали закрываться, и она посмотрела на меня с нежностью – как мне показалось, искренней.

– Что ж, – сказала она. – Доброй ночи.

* * *

Алекс и Эмма были по-прежнему полны скепсиса, но я не могла отделаться от мысли, что мое знакомство с Майклом и Анной – это начало чего-то важного. Театр их жизни притягивал меня как магнит: и картины на стенах, и мебель середины века, и ряды потрепанных книг от пола до потолка, и винные бокалы в стиле баухаус.

На другой день, сидя на залитом солнцем полу своей крохотной квартирки, почти что обнаженная, скрестив ноги, я разглядывала собственное отражение в зеркале. Темные волосы струились по ключицам, касаясь кончиками сосков и мягкой округлости живота, и я, как это часто бывало, представляла, что на меня смотрит мужчина, что я – объект желания. Интересно, размышляла я с легкой гордостью, представляет ли Майкл меня – голой? Конечно, если бы даже он попробовал что-нибудь эдакое, я бы ему не позволила – верно? Знаки внимания, проявленные им изначально, потешили мое эго, и все же я испытала облегчение, когда стало ясно, что продолжительность наших трудовых отношений не зависит от моей сексуальной привлекательности. Однако мне было приятно знать, что он думал об этом, что у него вообще возникала мысль о том, каково это – прижаться своим телом (наверное, уже по-старчески дряблым) к моему и поцеловать меня в затылок.

Удалив сердцевину жизнерадостной головки артишока, я принялась по очереди обмакивать лепестки в подсоленное оливковое масло. Сезон уже подходил к концу, и прилавки рынка под железнодорожным мостом у метро «Барбес» были завалены чешуйчатыми шишками нежно-зеленого цвета. Сварить артишок на походной плите, служившей мне кухонной, – куда уж проще. Мне нравилось разрывать его пальцами, окунать в масло, вгрызаться зубами в жестковатую пластинку и обсасывать мякоть. Каждый солоноватый кусочек был наградой за труды. Я искала в Google фотографии Сен-Люка, потягивая пино-гри, и чувствовала, что вот-вот лопну от восторга. Наконец-то жизнь налаживалась!

4

Майкл

Астрид работала в кафе на Фрит-стрит. Хозяином этой забегаловки был старый толстый итальянец Джорджо, а я регулярно заходил туда лишь потому, что считал себя влюбленным в девушку по имени Кэти, жившую через дорогу. Она была фолк-певицей, и, как мне довелось узнать много лет спустя, попала в лапы какой-то тоталитарной секты в Штатах и почти все семидесятые провела в оранжевой униформе[33]. Сегодня я поискал ее в соцсетях с профиля Анны. Оказалось, теперь она в Бристоле, преподает музыку в средней школе, а на своей страничке пишет исключительно о Лейбористской партии и пропавших собаках в Юго-Западной Англии. С фотографий смотрела женщина со скромной косичкой и в непритязательных сандалиях, а муж производил впечатление человека, у которого наверняка есть сарайчик с садовым инструментом и бинокль для наблюдения за птицами.

Было утро четверга, скорее всего, осень, потому что я помню, как тащился через Сохо-сквер мимо куч мокрых почерневших листьев. От тротуара поднимался легкий туман, меня все еще не отпустило после вчерашней вечеринки, и мысль о встрече с Кэти неприятно тяготила. Вчера в пабе я совсем отлетел, прижался к ее лучшей подруге и шептал на ухо, что та похожа на Брижит Бардо. Вот только обе они были слишком умны, так что комплимент не сработал. «Пожалуй, она предпочла бы сравнение с Дорис Лессинг[34]», – с ухмылкой сказал я позже своему другу.

Уже стоя перед домом Кэти, я вдруг вспомнил, что кафе Джорджо открывается в семь. Может, выпить крепкого черного чая – набраться немного сил, чтобы сесть на 25-й автобус, который довез бы до дома. Когда я вошел, играла группа The Everly Brothers. Это врезалось мне в память, потому что как раз зазвучала песня Cathy’s Clown[35], отчего я готов был развернуться и уйти – но вместо этого украдкой, словно преступник, скользнул внутрь и опустился за стол. Напротив висел огромный плакат, с которого на меня своими кошачьими глазищами взирала Софи Лорен. Наверное, взгляд ее должен был соблазнять и искушать, но мне показалось, что она вот-вот сожрет меня, как голодная волчица.

Кафе было уже наполовину заполнено. Рядом со мной сидела пара девушек – наверняка проститутки, решил я. Они уплетали яичницу и отчаянно курили, хрипло обсуждая некоего типа, которого с оттенком презрения именовали «его светлостью». За столиком напротив расположились немногословные работяги со стройки. Один – с круглым румяным лицом, явно новичок – торопливо пил чай, украдкой жадно поглядывая на девушек. Старшие товарищи не обращали на него ни малейшего внимания. Их главный завел пространный монолог о «Вест Хэм»[36]. В дальнем углу, у телефона, дремал, положив голову на портфель, мужчина в пиджаке. Узел галстука распущен, волосы всклокочены – я невольно поймал себя на мысли, что его жена, должно быть, завтракает сейчас где-нибудь в Гилфорде, в бигуди и домашнем халате, листая Daily Mail.

Игру воображения прервал чей-то голос с отчетливым ист-эндским акцентом.

– Готовы заказать? – прозвучало без энтузиазма – и я даже не потрудился поднять глаза.

– Чашку чая, пожалуйста. С молоком и без сахара.

Так вот, даму из Гилфорда зовут Сюзан или Кэролайн, и у нее самое что ни на есть английское лицо – маленький розовый рот, вздернутый нос с россыпью веснушек, светло-каштановые волосы и румяные щеки. Халат невзрачного кораллового оттенка совсем ей не идет, зато подчеркивает грудь. И она смертельно скучает.

Вернулась официантка и поставила чашку на стол.

– Значит, есть не будете?

Теперь уж я на нее посмотрел – и просто лишился дара речи. В то время я считал себя эстетом, а она обладала весьма примечательной внешностью – позже в своем дневнике я высокопарно назвал ее «Тэсс[37] XX века». У нее были большие карие глаза, которые я не менее пафосно охарактеризовал как «чистые и невинные», и густые длинные волосы, собранные в высокий хвост, показавшийся мне ужасно старомодным, чуть ли не эдвардианским[38]. Носик у нее был маленьким, как у ребенка, а рот – наоборот, слишком большим, и я уставился на него.

– Нет, спасибо… – пробормотал я, отчаянно придумывая повод ее удержать. – Вы здесь новенькая? – спросил я, шаря по карманам в поисках сигареты (одна из моих бывших девушек как-то сказала, что я выгляжу сексуально, когда курю).

Похоже, я моментально покорил ее таким проявлением внимания – и она одарила меня ослепительной улыбкой, от которой по позвоночнику пробежала дрожь.

– Да, – ответила она, – сегодня третий день.

Я смотрел ей прямо в глаза, не мигая, – на девушек такой прием действует безотказно – и произнес:

– Что ж, полагаю, теперь мы будем видеться часто.

Она нервно поежилась и встретилась со мной взглядом.

«Неделя – и будет моей», – решил я.

В следующие пару недель я почти каждый день наведывался к Джорджо – обнаружив между делом, что однообразные квадратики белого хлеба с беконом, яичницей и подозрительно гомогенными колбасками – всего лишь дымовая завеса. В обеденное время сюда стекалось едва ли не все итальянское население Сохо, а на столах откуда ни возьмись возникали тарелки со спагетти, приправленными свежемолотым перцем и сбрызнутыми золотистым оливковым маслом. И это были совершенно новые для меня ощущения.

Я обычно садился в углу, откуда открывался идеальный вид на барную стойку и проход между столиками, и притворялся, что занимаюсь или сочинительствую. На самом же деле по большей части вел дневник – о своей влюбленности в Астрид (на третий день знакомства она наконец назвала свое имя). Когда я в последний раз перечитывал этот дневник, нашел его ужасно подростковым – но тогда он казался откровенным, искусно балансирующим между моей природной склонностью к романтике и гнусным цинизмом. Абзац за абзацем я покрывал