Читать книгу "Исчезновение Залмана - Максим Д. Шраер"

– Этого же не бывает!

– Но ведь я здесь, перед тобой, как видишь, значит, бывает, Павлуша, – голова молодой женщины придвинулась еще ближе к Павлику.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Я слышу всё, что происходит у вас на берегу.

– А что, если мы соберемся, мой друг Федька и я, принесем сеть и поймаем тебя? – выпалил Павлик.

Лицо на миг опечалилось, потухли бледно-голубые глаза, зеленый румянец исчез со щек.

– Поймать-то вы меня всё равно не поймаете, а вот увидеть ты меня больше не сможешь, Павлуша. Так что лучше не говори никому, что видел меня. Обещай, что не скажешь!

Павлик кивнул, и лицо вновь засмеялось, обнажая щербинки зеленовато-белых зубов. Тут он почувствовал, что задыхается, и судорожно зашарил руками по стенам норы, пытаясь напоследок схватить хоть одну рыбину. Рыбы выскакивали из рук, оставляя на ладонях слизь. Уже на последнем дыхании Павлик оттолкнулся от берега и поплыл наверх к зеленому солнцу, болтая ногами, как головастик.

Выскочив на поверхность, Павлик заглотнул побольше воздуха и, обессиленный, перевернулся на спину. Его подхватили и вынесли на берег. Мальчишки обступили его со всех сторон. Он лежал на траве и дышал часто и тяжело. Кто-то отстегнул сетку от его пояса. «Что мне сказать? Я ведь не поймал ни одной», – мелькнуло у Павлика в голове. Но Федя Шток, Федька, его самый закадычный друг еще с довоенного детского сада, уже вытряхивал содержимое сетки рядом с ним. Два судака, два линя и сом вывалились на траву и задышали тяжело, вторя дыханию Павлика. «Лучше и правда ничего не объяснять», – подумал Павлик и устало улыбнулся обступившим его восхищенным мальчишкам.

Вот так случилось, что целое лето Павлик прожил с тайной в сердце. Много раз ночами он не мог заснуть от желания прокрасться незаметно на берег, спрятаться в зарослях и дождаться минуты, когда его озерная подруга вынырнет из-под воды и взойдет на берег. Ему нестерпимо хотелось узнать, где она обитает на берегу, может быть, в запрятанной в гуще леса избушке. Да и много чего еще. А может, она и вовсе не покидает своей подводной норы? Но непреодолимый страх вперемешку с бременем данного обещания всякий раз сдерживал его.

И вот после многих колебаний и ночных бдений он решил открыть свою тайну Феде Штоку. Он просто не мог таким не поделиться! Федька был его старейшим другом. До войны и немецкого нашествия они жили в одном доме и гоняли мяч и шайбу во дворе. Их матери были знакомы, и даже их няни происходили из одних и тех же мест под Ростовом и вместе сиживали на солнечной скамье, лузгая семечки, приглядывая за своими подопечными и сплетничая о «хозяевах». Потом отец Павлика воевал на Белом море, отец Федьки разрабатывал новое оружие в лаборатории на тогдашней окраине Москвы, а мальчики и их матери были отправлены в эвакуацию. Павлик и его мама попали во Владимирскую область, в Александров, а Федька с матерью провели первые три года войны в теплом и совсем не похожем на Россию Ашхабаде. Отец Павлика погиб, когда немецкая подлодка потопила его торпедный катер. А когда Павлик с матерью вернулись в Москву в 1944-м, выяснилось, что в их комнаты вселилась семья капитана милиции. Им же выделили комнату в доме по соседству. К концу войны отец Феди, физик, потомок остзейских немцев (отсюда и баронская фамилия Шток, которую нередко принимали за еврейскую), выдвинулся как один из ведущих специалистов в будущем Ракетном институте. За заслуги перед отечеством ему дали барскую квартиру в том же районе Москвы, где они жили до войны. Вернувшись в Москву из Средней Азии, в этой квартире поселился Федька вместе с матерью, единственной дочерью композитора Клячко. Разлученные войной Павлик и Федька оказались в одном классе и возобновили дружбу, словно и не расставались в сентябре 1941-го…

И вот после ужина, когда они собирали сушняк для костра, Павлик потянул Федьку за рукав полинявшей за лето ковбойки.

– Поклянись, что не скажешь!

– Что не скажу?

– Поклянись!

– Хорошо, клянусь. Зуб даю, – ответил Федька, складывая руки на груди и становясь в позу взрослого, которому легче согласиться, чем спорить с докучливым ребенком.

– У меня есть подружка.

– Да ладно заливать!

– Уже три недели.

– Деревенская?

– Сам точно не знаю. Может, да.

– Как вы познакомились?

– Она в озере живет, в пещере под берегом.

– Честно?

– Честно.

– Она что, русалка?

– Не знаю. Но она настоящая. Как мы с тобой. Разговаривает.

– Посмотреть на нее можно?

– Нет.

– Почему нельзя?

– Потому что я обещал.

– Кому обещал? Русалке?

– Отвали, сказал же, обещал. Ей обещал.

Павлик заставил Федьку поклясться жизнью, передними зубами и коллекцией монет, которой все мальчишки завидовали, что он никому даже не намекнет, что Павлик тайно на озере встречается с подружкой. И что не будет за Павликом подсматривать.

Павлик провел остаток лета, испытывая то тревогу, то тоску, то гордость от того, что у него была взрослая романтическая тайна. А когда наступал его черед нырять за рыбой, он безошибочно находил ту самую нору, где его ждало смеющееся зеленое лицо.

– Павлуша, здравствуй, – говорила она. – Как ты там без меня?

Он не знал, что ответить. Они глядели друг на друга, потом Павлик выныривал на поверхность. На берегу в сетке он всегда находил штук пять рыбин. Мальчишки завидовали его уловам. Никто не ловил таких красивых, оловянного блеска судаков, таких горбатых, с багряными плавниками, колючих окуней, таких червонно-золотых лещей, таких толстогубых и зеленохвостых линей, таких длинноусых сомов. Сомы были его любимцами. После ныряния ловцу полагалось самому почистить пойманную рыбу и порезать и посолить ее для ухи. С окунями и судачками он расправлялся быстро: колотушкой по голове, чтобы не плясали по траве, потом скоблить чешую коротким широким ножом, потом – одним движением вскрыть брюхо и вынуть кишки… С линями и лещами дела обстояли сложнее: спина у леща широченная, в две ладони, так что не ухватиться при чистке, а у линя чешуи почти нет, зато схватишь его, а он оставляет кожу-слизь и выскальзывает прочь. Приходилось во время чистки засовывать большие и указательные пальцы под жабры. Сомов он всегда оставлял напоследок, чтоб пожили еще. В мокрой траве они могли пролежать целый час, часто приподнимая ключицы-жабры и пришлепывая сохнущими губами, словно солдатики-пехотинцы, плененные на поле боя.

Ночью накануне отъезда мальчишки в палатке делились друг с другом первыми любовными приключениями. Некоторые за лето завели знакомства в окрестных деревнях. Они-то как раз и рассказывали. Остальные одобрительно поддакивали и расспрашивали. Павлик не слушал, думая о предстоящем возвращении в Москву, об озере и улыбке зеленых скул.

– Павлуха, а ты-то хоть раз бухался? – спросил его коренастый, курносый, с бесцветными волосами и ресницами Борька Щукин, один из самых «опытных» в их палатке мальчишек. Борька был сыном летчика, сбитого над Восточной Пруссией. У их отцов была общая судьба, и Павлик никак не ожидал, что Борька его так подставит. Но Борька принадлежал к породе балагуров и шутников, непредсказуемых, не знающих уз дружбы и верности и почему-то охотнее других выступающих от «обчества».