Читать книгу "Труды и дни мистера Норриса. Прощай, Берлин - Кристофер Ишервуд"

Прямо напротив меня в большом кресле расположился Артур с худой темноволосой девицей на коленях. Вид у девицы был надутый. Пальто и пиджак он снял и выглядел в высшей степени по-домашнему. На нем были веселенькие полосатые подтяжки. Рукава рубашки подхвачены эластическими манжетками. Если не считать легкой поросли у самого основания черепа, он был совершенно лыс.

– Куда вы, черт возьми, его подевали? – воскликнул я. – Вы же простудитесь.

– Я это не сам придумал, Уильям. Но идея довольно изящная, вы не находите? Дань, так сказать, уважения Железному Канцлеру.

Настроение у него было куда более радужным, чем в начале вечера, и, самое странное, он был трезв как стеклышко. Голова у него была крепкая просто на диво. Я глянул вверх и увидел парик, ухарски надетый Бисмарку на шлем. Канцлеру он явно был великоват.

Обернувшись, я обнаружил бок о бок с собой на диване барона.

– Привет, Куно, – сказал я. – А вы как тут оказались?

Вместо ответа он подарил меня лучезарно-несгибаемой улыбкой и отчаянным усилием задрал вверх бровь. Казалось, еще минута – и его не станет. И только после этого выпадет монокль.

Граммофон взревел. Большая часть присутствовавших кинулась танцевать. Была едва ли не сплошь одна молодежь: юноши в рубашках и девицы в расстегнутых платьях. В воздухе висел тяжкий запах пыли, пота и грошовых духов. Сквозь толпу протиснулась невероятных габаритов женщина, в каждой руке – по стакану красного вина. На ней были розовая шелковая блузка и очень короткая белая гофрированная юбка; ноги втиснуты в до смешного миниатюрные туфельки на высоком каблуке, поверх которых пучились наплывы обильной, затянутой в чулки плоти. Восковые розовые щеки и волосы, выкрашенные в цвет фальшивого золота, в тон полудюжине браслетов на голых напудренных руках. Вид у нее был зловещий и странный, как у огромной, в человеческий рост, куклы. И, как у куклы, у нее были совершенно круглые голубые глаза, в которых не было ни капли смеха, несмотря на то что губы она растянула в широкой, сияющей золотыми зубами улыбке.

– Это Ольга, наша хозяйка, – пояснил Артур.

– Привет, Малыш! – Ольга вручила мне стакан. И тут же ущипнула Артура за щеку. – А у тебя, голубчик, как дела?

Жест был настолько безразличный, что мне пришел на ум ветеринар, осматривающий лошадь. Артур хихикнул:

– Не самый уместный эпитет, а, как вам кажется? Голубчик. Что ты на это скажешь, Анни? – обратился он к сидевшей у него на коленях брюнетке. – Какая-то ты сегодня неразговорчивая. Не настроена блистать. Или тебе мешает сосредоточиться присутствие этого крайне привлекательного молодого человека? Уильям, вас, кажется, можно поздравить с победой. Я серьезно.

Анни улыбнулась холодной улыбочкой шлюхи. Потом почесала бедро и зевнула. На ней была прекрасного кроя маленькая черная жакетка и черная юбка. На ногах – высокие черные сапоги, зашнурованные под самое колено, с любопытной золотой окантовкой по верху голенища. Из-за них весь ее костюм приобретал смутное сходство с мундиром.

– Что, понравились Аннины сапожки? – довольным голосом сказал Артур. – Вы еще не видели другой пары. Алая кожа под черный каблук. Я их сам для нее проектировал. На улицу она в них не ходит; говорит, слишком бросаются в глаза. Но иногда, когда она чувствует себя особенно энергичной, она их надевает для меня.

Тем временем несколько ближайших к нам пар перестали танцевать. Они сгрудились вокруг нас, переплетясь руками, и с наивным, дикарским интересом принялись смотреть Артуру в рот, как будто ждали, что оттуда вот-вот примутся выскакивать разноцветные слова. Один из молодых людей начал смеяться:

– Я говори ваш англиски, нет?

Рука Артура пустилась в меланхолическое путешествие по бедру Анни. Барышня тут же вскинулась и резким движением с безличной злостью норовистой кошки по ней ударила.

– Ах, лапочка моя, какая ты у нас сегодня жестокая! Я понимаю, что за такое поведение непременно должен быть наказан. Анни у нас девушка весьма суровая. – Артур едва не прыснул со смеху и продолжил по-английски самым что ни на есть светским тоном: – Вам не кажется, что личико у нее изысканно красивое? В своем роде – совершенство. Как Рафаэлева Мадонна. Недавно мне пришел в голову маленький такой каламбур. Я сказал, что красота Анни – это красота грехо-римской богини. Надеюсь, хотя бы в этом я был оригинален? Правда? Не слышу вашего смеха.

– Нет-нет, мне действительно понравилось.

– Грехо-римская богиня. Рад, что вы оценили. Моя первая мысль была: надо сказать Уильяму. Вы меня положительно вдохновляете. Вы заставляете мой талант блистать ярче. Я всегда говорил: хочу иметь в качестве друзей только три типа людей – тех, кто очень богат, тех, кто очень умен, и тех, кто очень красив. Вы, мой дорогой Уильям, проходите по второй категории.

Я легко догадался, по какой категории проходит барон фон Прегниц, и оглянулся, чтобы проверить, не слышал ли он последней Артуровой фразы. Но барон был занят совершенно другими материями. Он возлежал на дальнем от меня конце дивана в объятиях какого-то могучего, облаченного в боксерский свитер юноши, который методично вливал ему в глотку полную кружку пива. Барон, с головы до ног улитый пивом, слабо протестовал.

Внезапно до меня дошло, что одной рукой я обнимаю девушку. Она уютно устроилась у меня на плече, в то время как с другой стороны некий юноша вполне любительски пытался залезть ко мне в карман. Я открыл было рот, чтобы заявить протест, но потом передумал. Зачем устраивать сцену под занавес такой чудесной ночи? Пускай его угощается моими деньгами. В лучшем случае там осталось марки три. Так или иначе, барон за все заплатит. В этот момент я увидел его лицо с почти микроскопической отчетливостью. Он, как я только что заметил, принимал искусственные солнечные ванны. Вокруг носа у него начала шелушиться кожа. До чего же славный человек барон! Я поднял в его честь стакан. Он блеснул рыбьим глазом у боксера из-под руки и сделал слабое ответное движение головой. Говорить он явно был не в состоянии. Когда я повернулся обратно, Артура и Анни на месте не оказалось.

Со смутным намерением пойти их поискать я нетвердо встал на ноги только для того, чтоб оказаться вовлеченным в разразившуюся тем временем с новой силой танцевальную горячку. Меня обнимали за талию и за шею, меня целовали, тискали, щекотали, меня раздели наполовину; я танцевал с девушками, с юношами, с двумя или тремя партнерами одновременно. До двери в противоположном конце комнаты я добрался минут через пять-десять, не раньше. За дверью оказался темный, хоть глаз коли, коридор, и в дальнем его конце – едва заметная искра света. Он был настолько плотно заставлен мебелью, что идти можно было только протискиваясь вдоль стен. Я успел, как мог, ощупью, добраться до середины, когда спереди, из освещенной комнаты, донесся отчаянный крик:

– Nein, nein! Не надо! О господи! Hilfe! Hilfe![7]