Читать книгу ""Москва, спаленная пожаром". Первопрестольная в 1812 году - Александр Васькин"

Бестужев-Рюмин сообщал: «11 Октября, в два часа по полуночи, взорван Кремль в пяти местах. В 7 часов входил я в оной, и стечение Русского народа было несказанно; Вотчинной же Департамент, в каморах которого Французы оставили бочек с двадцать вина и в архивах картофелю и сукна, был полон мужиков, и ужаснейшего буйства от оных в пьянстве их описать нельзя. В три часа пополудни пришли казаки».

В «Записках московского жителя, живущего в Запасном дворце, о происшествиях в августе до ноября 1812-го года» мы можем прочитать следующие свидетельства о том, как Москва очистилась от наполеоновской армии:

«12-е число было уверением, что французы оставили Москву совершенно чрез вступление в город российской регулярной конницы, как то: части драгунов, уланов, гусаров и казаков с генералами Иловайским 4-м и Бенкендорфом, с которыми также прибыл и исправляющий должность полицмейстера господин Гельман. После чего натурально мы стали ожидать оживления себе от своих соотечественников! И надеемся, что, видевши ужасы всех родов, перенеся все бедствия неслыханные и примерные изувеченные, лишенные всего и потерявшие еще многих кровных, надеемся, что всеблагий Бог возрит на наши мучения! Что премудрый Александр, милосерднейший монарх наш, вникнет в положение своих подданных и единым соболезнованием своим воскресит уже нас почти умерших!»[203]

О генерале-майоре Иване Дмитриевиче Иловайском, в 1812 году командовавшем казачьими полками в арьергарде 2-й Западной армии, мы уже писали, а вот упомянутый Бенкендорф был тем самым Александром Христофоровичем, что впоследствии возглавит знаменитое Третье отделение. Жаль, что в истории он остался лишь в этом качестве, потому что во время Отечественной войны генерал проявил себя весьма достойно, смело воюя с неприятелем на разных должностях. Он и был назначен комендантом освобожденной Москвы.

Иловайский И.Д.

Худ. С. Карделли. Около 1814 г.

Под командованием Бенкендорфа служил и князь Александр Шаховской, популярный русский драматург. Он был в числе первых, вступивших в опустевший и разграбленный Кремль:

«С небольшим конвоем казаков, двумя вестовыми Изюмского полка и служившим в Московской драгунской команде чиновником, которого имени не помню, я подъехал к Иверским воротам и вошел в них пешком, мимо опустелой часовни, в которой за два месяца пред тем я слышал перед иконою Божией Матери слезные молитвы об избавлении России от вражеского вторжения. В самых воротах я почти споткнулся на тело, судя по мундиру, испанца, убитого, по словам полицейского чиновника, его драгунами, за что я не похвалил его. За воротами, зажженная от близкого взрыва стены или неприятелем, казенная палата еще горела. Услыша с левой стороны несколько выстрелов, я оглянулся, чтобы спросить полицейского храбреца, но он уже исчез, и я послал бывшего тогда моим адъютантом прежнего моего театрального секретаря Телениуса разведать об этой пальбе и потом узнал от него, что стреляли пьяные французские мародеры, которых не мало перехватали в Москве и окрестностях ее. Проходя чрез городскую площадь, я сам чуть не попал под шальную пулю; казаки кинулись на выстрел, но я их удержал, видя, что стрелок легко мог укрыться наступающим вечером в развалинах обгоревших строений.

Унтер-офицер Изюмского гусарского полка.

Худ. О. Пархаев. 1988 г.

Торопясь войти в Кремль и найдя Спасские ворота заваленными изнутри замка, а Никольские – загроможденные взорванной частью стены, я принужден был вскарабкаться, с помощью двух гусар, по грудам развалин и закричал на казаков, остановленных мыслью, что, может быть, еще как-нибудь могут вспыхнуть взрывы, из которых последний они не очень давно слышали, но, увидя меня, сходящего в Кремль, они бросились и мигом очутились уже прежде меня пред догоравшим дворцом и Грановитой палатой. При сходе моем в Кремль уже совсем смеркалось, и древнее здание, где я праздновал при священном венчании двух императоров наших, как потухающая свеча еще ярко вспыхивала и, по временам освещая мрачную окрестность, показала мне чудесное спасение храмов Божиих, вокруг которых и даже прикосновенное к ним строение сгорело или догорало.

Огромная пристройка к Ивану Великому, оторванная взрывом, обрушилась подле него и на его подножия, а он стоял так же величественно, как только что воздвигнутый Борисом Годуновым для прокормления работников в голодное время, будто насмехаясь над бесплодною яростью варварства XIX века.

Занявшись распоряжением к прерыванию, сколько можно было, пожара, я просил явившегося ко мне, Бог знает откуда и как, инженерного офицера осмотреть, нет ли еще где огнепроводов, не задавленных взрывами, поставил часовых к главным соборам, послал привести караул и в хлопотах не заметил тогда, что крест с Ивана Великого был снят по приказанию Наполеона, так же как и деревянный московский герб с крыши Сената, на трофеи взятия Москвы…

…Я поручил вошедшим за мною монаху и священнику, не помню какого полка, осмотрев главные соборы, привести сколько можно в порядок, что в них еще сохранилось священного, и, запретив часовым никого не впускать в церкви, пошел осмотреть следствия взрыва и пожара, который, как вам известно, истребив все дворцовое жилище людей, не прикоснулся храмов Божиих, хотя старая церковь Спаса на Бору была заметена опламененными выбросками горевшего над ней здания и внешние двери Благовещенского собора зауглились. Словом, все посвященное Богу не истребилось ничем, кроме прямого святотатства рук человеческих, но и они, кажется, отшиблись нетленными мощами св. митрополита Ионы. По входе моем в Успенский собор я нашел в нем посланного мною монаха (патриаршего ризничего); он прикрывал пеленою тело святителя и, указав на его обитую серебром раку, с которой только было взодрано четверть аршина верхней личинки, на большой подсвечник и саблю, лежащие на земле: «Вы видите, – говорил он, – что это все цело, когда в соборе не осталось не только лоскутка серебра, но и латуни». Я нашел святые мощи выброшенными на помост, они также невредимы, как в день его успения, кроме вражеской разруби святительской выи, кажется, этой саблей. Без сомнения, чудотворец поразил ужасом безбожников, и они не дерзнули ни к чему прикоснуться. Я точно видел все мне сказанное, открытые лицо и руки святого, они были совершенно целы, и я с благоговением к ним приложился. В продолжение войны, расспрашивая многих пленных офицеров и солдат наполеоновской гвардии, я не мог, однако ж, ничего узнать о причине сего единственного во всех соборах уцеления.