Читать книгу "Марсиане - Ким Стэнли Робинсон"

В общем, он вернулся к друзьям, к одиночеству. И я наблюдал, как Ниргал живет так, будто его второе «я» отдано воле ветра. Мы все проживаем по одному и тому же сценарию. Ниргал мне как брат.

А Сакс – мой брат в изумлении. Честно сказать, более чистой души во всем мире не найти. Он настолько невинен, что не верится, что он правда такой умный. Весь его интеллект развит только в одном направлении, тогда как в остальных он все равно что новорожденный младенец. Оттого интереснее наблюдать за тем, как такой ум пытается использовать единственный свой талант, чтобы обучиться всему остальному. Чтобы совладать со всем. После своего несчастья – когда те уроды подпалили ему мозг – ему пришлось начинать все с чистого листа. И со второго раза он все сделал правильно. И выдюжил. Ему помог Мишель – черт, да он слепил его, как вазу. И я тоже помог, пожалуй. Обжег эту вазу в печи. И теперь он мой брат по оружию, человек, которого я люблю больше всех на свете, – как и всех тех, понимаете? Здесь нет никаких «больше» или «меньше». Он мой брат.

Что же до Мишеля, пока я не могу о нем говорить. Я скучаю по нему.

И по Хироко, черт ее подери. Если она когда-нибудь это прочитает, если она правда жива и прячется где-то, как говорят, в чем я сомневаюсь, то вот ей мое послание: «Черт тебя подери. Возвращайся».

XXV. Моменты Сакса

В период своей бытности Стивеном Линдхольмом Сакс часто запрашивал с лабораторного компьютера статьи из «Журнала невоспроизводимых результатов», и хотя многие из них были довольно глупы, некоторые его веселили. Он еще с трудом разговаривал, когда пришел в лабораторию Клэр и Беркина, чтобы объяснить им «метод обогащения данных» Генри Льюиса.

– Скажем, вы проводите опыт, чтобы выяснить, можно ли уловить звуки на различных уровнях шума, и вносите получившиеся данные в таблицу. Потом вам хочется получить больше данных, но вы уже не хотите проводить опыты – вы делаете предположение, что если на определенном уровне звук не слышен, то он не будет слышен и на более низких уровнях, и просто вписываете результаты, основываясь на этом.

– Ой-ой.

– А потом, скажем, вы захотите доказать, что если бросать монеты на большой высоте, то чаще будет выпадать орел, и бросаете…

– Что?

– Вот ваша гипотеза, и вы ставите опыты и вписываете данные в таблицу, вот здесь. – Он показал распечатку. – Выглядит, конечно, слегка неоднозначно, но вы просто применяете метод обогащения данных, как в случае с уровнем шума, и каждый раз, когда выпадает орел, вы добавляете результат ко всем остальным опытам и взбираетесь вверх, и вот оно вам: чем выше вы забрались, тем чаще он выпадает! Очень убедительно! – С этим он падает на стул и хихикает. – Точно так же Саймонс показал, что уровень углекислого газа снизится, если снизить давление до двух бар.

Клэр и Беркин сконфуженно уставились на него.

– Стивен любит reductio ad absurdum [76], – заметила Клэр.

– Я тоже, – признался Сакс. – Определенно.

– Это наука, – заключил Беркин. – Наука без прикрас.

И все втроем рассмеялись.

«Никто не может из вещей, в том числе и из книг, узнать больше, чем он уже знает» [77].

Сакс где-то это вычитал и вышел на прогулку, чтобы обдумать.

А вернувшись, продолжил чтение. «Если имеешь характер, то имеешь и свои типичные пережитки, которые постоянно повторяются» [78].

Сакс находил Ницше интересным автором.

Чем больше Сакс занимался изучением памяти, тем сильнее его тревожило, что в итоге окажется, что им нечем ее улучшить. Во время одного из ночных чтений тревога переросла в леденящий страх.

Он изучал классические труды Роуза [79] о памяти кур, у которых промежуточный медиальный вентральный гиперстриатум (ПМВГ) выгорел до или после тренировочных занятий со сладкими или горькими зернами. Куры, получавшие повреждения ПМВГ левого полушария, забывали уроки и вновь съедали горькие зерна, тогда как получавшие повреждения правого полушария запоминали уроки. Это наводило на мысль, что левый ПМВГ был необходим для запоминания. Но если занятия проводились до повреждений, курам не нужны были ни правый, ни левый ПМВГ, чтобы запоминать уроки. Вероятно, предполагал Роуз, память откладывалась в lobus parolfactorius (LPO), левой или правой, поэтому стоило что-либо усвоить, и ПМВГ был не нужен. Дальнейшие повреждения лишь подтверждали гипотезу, в конечном итоге оправдывая маршрутную модель, в котором уроки сначала регистрировались в левом ПМВГ, затем перемещались в правый ПМВГ, а оттуда, наконец, в левую и правую LPO. И если эта модель была верна, то повреждение правого ПМВГ перед обучением, уже показавшее, что не приводит к потере памяти само по себе, нарушит этот маршрут, тогда как повреждение LPO после обучения, хоть и приводит к потере памяти, но не будет более таковым, так как память уже будет отложена в левом ПМВГ. И оказалось, что это действительно так. Это означало, что повреждение правого ПМВГ перед обучением вместе с последующим повреждением левого ПМВГ после обучения также приводили к потере памяти, поскольку, во‑первых, блокировался маршрут передачи памяти, а во‑вторых – разрушалось ее единственное хранилище.

Только на самом деле было не так. Правое повреждение, обучение курицы, сохранение памяти, левое повреждение – и курица по-прежнему помнила урок. Память сохранялась.

Сакс встал из-за стола и решил пройтись по горной дороге, чтобы это обдумать. И еще – чтобы справиться со страхом, вдруг пронзившим его, – страхом, что его никогда не поймут. Темнота, голоса из ресторанчиков, стучащие тарелки, свет звезд на тихой глади моря. Он не мог найти Майю – в обычных для нее местах ее не было.

Он все равно сел на одну из их скамеек. Разум – что за загадка! Воспоминания были всюду и нигде: мозг обладал невероятной эквипотенциальностью и представлял собой невообразимо сложную динамическую систему.

Теоретически это должно было обнадеживать. Имея такую гибкую универсальную систему, они могли бы скреплять распадающееся на части и переносить воспоминания в какое-нибудь другое хранилище. Если об этом правильно было так говорить. Очень может быть, но как им при такой необъятности было научиться – причем довольно быстро, – что им делать? Разве сама сила системы не уводила ее за пределы их понимания? А значит, величие человеческого разума на самом деле добавляло ему необъяснимости, вместо того чтобы ее превозмочь?