Читать книгу "Дашкова - Ольга Игоревна Елисеева"

Что же ей оставалось? 28 июня, в годовщину восшествия Екатерины II на престол, княгиня явилась в Петергоф на празднование, чего не осмеливалась делать уже несколько лет. Сохранился приказ Екатерины II кавалергардам, стоявшим на часах. Через их пост могли пройти только 122 человека, Дашкова названа в конце списка – 109 – с разрешением бывать лишь на балах и концертах{637}. Поэтому Камер-фурьерский журнал не отметил ее присутствия на благодарственном молебне, а затем при пожаловании к руке. Она возникла, как чертик из табакерки, уже на балу, где принимали более широкий круг гостей. И очень обдуманно встала возле иностранных министров. Для разговора требовались свидетели.

«Императрица подошла к ним и, между прочим, заговорила и со мной. Я… боясь упустить удобный случай, немедленно же одним духом попросила ее отпустить меня на два года в иностранные края для поправления здоровья моих детей. Она не решилась отказать». Едва Екатерина II двинулась дальше обходить гостей, как княгиня послала передать Панину, чтобы тот готовил ее паспорт. «План мой удался», – с гордостью заключала путешественница.

Между тем триумф был далеко неполным. Одна из подруг обладала властью, другая – исключительно вольным, невоздержанным языком. И чем больше становилось могущество первой, тем охотнее верили второй. Кто победил? Тогда в Европе, и позднее в России на многие события екатерининского царствования смотрели сквозь хрусталик дашковских высказываний. В Париже, в салоне мадам Жоффрен, Рюльер уже читал рукопись своей книги о перевороте. Екатерина II считала, что дипломат рассказывал историю со слов Дашковой: «Ежели в этом труде замешана бой-баба с мозгом principess’ы, легко может там быть и ложь»{638}.

Появление в Европе живой достопримечательности должно было либо подтвердить, либо опровергнуть слухи. И вот здесь многое зависело от цены. В мемуарах есть фрагмент, ставящий комментаторов в тупик внешней нелогичностью поведения княгини. «За несколько дней до моего отъезда помощник секретаря Кабинета принес мне от имени ее величества четыре тысячи рублей. Не желая раздражать императрицу отказом от этой смехотворной суммы, я принесла счета моего седельника и золотых дел мастера…

– Они еще не оплачены; потрудитесь положить на стол нужную сумму, а остальное возьмите себе»{639}.

Некоторые биографы сомневаются в широком жесте княгини, так не вяжущемся с ее практичностью. Других удивляет слово «смехотворная», ведь четыре тысячи рублей – сумма немалая. Уже в начале XIX в., когда цены значительно возрастут, а курс рубля заметно понизится, Дашкова посчитает достаточным выделить своей дочери Анастасии ровно столько же в качестве ежегодного содержания{640}.

Назвать присланные деньги «смехотворными» можно только в том случае, если ожидалось гораздо больше. За что? За молчание и скромное поведение. Возможно, Дашкова полагала, что императрица, несмотря на недовольство ее отъездом, оплатит заграничное путешествие. Но Екатерина II поступила иначе. Видимо, она была не вполне довольна разговорами княгини в Москве. Донесения иностранных дипломатов перлюстрировались, и слова Ширлея об Уложенной комиссии не могли понравиться государыне: «Нельзя не пожалеть русских, которые… в действительности находятся на очень далеком расстоянии от счастливого положения некоторых европейских народов», «благословленных конституционным правлением»; «было бы совершенно бесполезно доказывать им, что это собрание не имеет ровно никакого значения перед деспотическою властью государыни». Депутатам «предоставлены лишь такие привилегии, которыми бы не захотел воспользоваться ни один гражданин благоустроенного государства»{641}. Так и слышится голос княгини[37]. Ширлей даже осмелился помянуть о регентстве: руководители переворота «вовсе не собирались возводить императрицу на престол. Они хотели только сделать ее регентшей при малолетнем сыне»{642}.

Перлюстрация этих депеш убедила Екатерину II, что единовременная целиковая выплата, как московские 20 тыс., не гарантирует скромности княгини: получив пожалование, та считает себя свободной от обязательств.

Поэтому Екатерина II послала путешественнице не слишком крупную сумму. Аванс. Четыре тысячи могли восприниматься только как обещание на будущее. Если княгиня станет хорошо себя вести. И Дашкова очень хорошо себя вела за границей: не встречалась с неприятелями императрицы, избегала политики, не говорила того, что знала и тем более того, что не знала. Словом, выданная сумма – пролог грядущих щедрот – привязала княгиню к милости государыни. Екатерина II не обманула, сразу после возвращения в Россию Дашкова получила 10 тыс., а чуть позже 60 тыс. рублей, и это в условиях военного дефицита. Великой же услугой было молчание!

Недаром в Париже Рюльеру ставили в вину, что он описал не ту женщину, которая к ним приехала, и дипломат вынужден был оправдываться: княгиня сломлена опалой: «Испытав чувство рабства, она не осмеливается показать свое недовольство, но в ней сохранилась былая одержимость»{643}. Сломлена ли? Опалой ли? Екатерина любила опираться на сильные стороны своих сподвижников, но умела использовать и слабости. Она считала Дашкову «скупягой» и потому предложила денег.

Однако четырех тысяч было мало. Пришлось возвращаться из Петербурга, спешно продавать имение Михалково (только в кругу близких людей оно могло быть куплено так быстро) и принимать решение о вояже инкогнито – куда более дешевом, чем, если бы знаменитая княгиня странствовала под своим именем и вынуждена была отдавать и принимать визиты. А так: «я буду тратить деньги только на еду и на лошадей». Вполне подходящая для рачительной героини философия. Но нет никаких свидетельств, что Дашкова с самого начала намеревалась путешествовать именно так – скромно и неприметно. Ее недовольство выразилось в восклицании Фридриха Великого: «К черту этикет! Княгиню Дашкову надо принять под каким угодно именем!» Наша героиня часто вкладывала свои суждения в уста стороннего человека, чтобы они прозвучали убедительнее и беспристрастнее{644}. Прусский этикет запрещал являться ко двору инкогнито. Но король высказал сокровенные мысли Дашковой: уж не думаете ли вы, что меня не узнают? Я буду желанным гостем у самых высоких персон!