Читать книгу "Пламя Магдебурга - Алекс Брандт"

Он уже открыл было рот, чтобы ответить на несправедливые обвинения казначея, но бургомистр не дал ему говорить.

– На сегодня довольно, – вялым, бесцветным голосом произнес он. – Следует принять решение. Что скажешь ты, Карл?

Карл Траубе потер руки, поежился, словно ему было холодно.

– Кленхейм немало пострадал от солдат, и это, безусловно, дает нам право… – Тут он замялся на секунду, вздохнул. – Словом… Пусть все остается так, как решила община. И если нужно больше людей, пусть будет так. Полторы дюжины человек – этого, должно быть, достаточно?

С этими словами цеховой старшина повернулся к Хагендорфу. Тот крякнул, прочистил горло:

– В страже – сорок человек. Так что выделить Маркусу людей я смогу. А уж если удастся перехватить этот обоз, так это, конечно, будет большой удачей.

– Хорошо, – кивнул бургомистр, откидываясь на спинку кресла. – Фридрих, теперь мы хотели бы услышать тебя.

Головы собравшихся повернулись в сторону цехового мастера, но тот сидел, потирая глаза и не замечая, что все ждут от него ответа.

– Фридрих, – чуть громче произнес бургомистр. – Что ты нам скажешь?

Эшер поднял на бургомистра свой мутный взгляд, растерянно шмыгнул носом.

За те несколько дней, что прошли после гибели сына, цеховой мастер сделался совсем плох. Каждое утро, в одно и то же время, когда башенные часы отмеривали восемь ударов, он выходил из дома и шел в сторону церкви, туда, где за низенькой каменной оградой располагалось кладбище и где под грубым деревянным крестом – каменный еще не успели вытесать – лежал его единственный сын. Старый мастер шел очень медленно, тяжело опираясь на свою палку. Его крупное, грузное тело выглядело теперь рыхлым и слабым, как будто его вылепили из горсти речного песка.

Дети Эльзы Келлер, которым прежде немало доставалось от Фридриха, устраивали на старика настоящую охоту. Они подкрадывались к нему поближе – он их не замечал – и принимались швырять в него мелкими камешками, крича: «Старый пердун! Старый пердун! Попробуй, догони нас! Старый пердун, где теперь твоя палка?» Эшер не смотрел на детей. Он шел, ссутулившись, шаркая ногами, и только мотал головой, когда острый камешек больно ударял его в шею или затылок.

Сейчас, видя обращенные к нему взгляды, Фридрих Эшер закряхтел, заерзал на стуле.

– Я согласен, – хриплым, глухим голосом произнес он. – Пусть Маркус…

Он не договорил и лишь вяло махнул рукой.

– Значит, решение принято, – сказал бургомистр, устало глядя на стоящего перед ним юношу. – Ты получишь то, о чем попросил.

Раздался скрежет отодвигаемого стула. Стефан Хойзингер поднялся и, бросив на Маркуса ненавидящий взгляд, вышел из залы прочь, оглушительно хлопнув дверью.

Сейчас, когда Эрлих вспомнил об этом, его передернуло от отвращения. Хойзингер слеп. Он не хочет, не желает видеть ничего, кроме своих счетов, кроме пыльных бухгалтерских книг, кроме старых законов, составленных черт знает когда. Но ведь, кроме этого, есть еще и честь, и чувство товарищества, и готовность рисковать своей жизнью ради блага других…

Ничего. Со временем Хойзингер поймет, что он, Маркус, был прав. Гибель Альфреда многому их научила. Больше они не совершат ошибок. Больше не будет смертей, больше не будет свежих могил на церковном кладбище. Он, Маркус, не допустит этого. Он сдержит клятву.

* * *

Время шло. Всюду стояла жара. Облака, летевшие с востока на запад, тонкие и рваные, как одежда нищего, равнодушно взирали на острые верхушки сосен, на изъеденные зноем пригорки, на пересохшие ручьи и прежде времени пожелтевший тростник. Отсюда, с этой недостижимой, слепящей глаз высоты, облака смотрели на спрятавшихся за кустами людей, на шалаш со сложенным внутри оружием, на глубокую яму, чье дно было припорошено зернистым пеплом. Чуть дальше, на огромной лесной поляне, они видели рассыпанный по земле город, и двигающиеся внизу муравьиные фигурки, и наливавшееся желтым широкое поле, и мельницу, чьи лопасти походили на крылья крохотной бабочки, и грубые клыки сторожевых башен, и тонкий, жалобный церковный шпиль, безнадежно тянущий себя в небо. Чтобы увидеть все это, облакам было достаточно одного мимолетного взгляда, и они уносились дальше, на запад, туда, где чернели сожженные деревни и серые, пахнущие железом полки маршировали по усталой земле; туда, где реки, впитавшие в себя глубину и равнодушие неба, надвое раскалывали зеленые и золотые равнины; туда, где белоснежными лоскутами двигались по воде корабельные паруса; туда, где в воздухе пахло солью, где за обтрепанной, словно бумажный лист, кромкой земли начинался наконец океан.

Время шло, катились летние дни. Кленхейм жил, отрезанный от внешнего мира, лишенный прежних занятий, и жители его были теперь озабочены только одним: как прокормить себя. Свечные мастерские почти все время были закрыты, на двери цехового дома пылился замок. С самого утра люди принимались копаться в огородах или же шли обрабатывать свои наделы на общинном поле, отправлялись в лес в поисках орехов и ягод, охотились, ловили рыбу.

Деньги теперь ни для кого не имели значения – в уплату их не принимали. Муку обменивали на сыр, миску сушеного гороха – на кусок сала, одежду – на инструменты и гвозди. Неожиданную ценность вдруг приобрели сальные свечи. Раньше в Кленхейме их покупали только бедняки, те, кому восковые свечи были не по карману. Но из сальных свечей можно было вытапливать жир, и многие семьи научились это делать весьма искусно. Большие запасы таких свечей обнаружила в своем подвале Эрика Витштум и очень обрадовалась: по нынешним временам это было настоящим богатством, ведь одну связку сальных свечей можно было обменять на два каравая ячменного хлеба.

В семьях бедняков зерновую муку мешали с растертыми на ручной мельнице отрубями, иногда добавляя туда кусочки древесной коры. Одну кружку молока растягивали на целый день, разбавляя вскипяченной на огне водой. В лесу отыскивали коренья и листья, которые хоть как-то можно было употребить в пищу.

Жизнь, какой бы скудной и безрадостной она теперь ни была, шла своим чередом.

В шестую неделю лета, в воскресенье, жители Кленхейма собрались перед церковью Адальберта Святого. Мария Штальбе – видно, ноги у нее опять разболелись, – ступала медленно и осторожно, опираясь на плечо своего сына. Вера Хойзингер шла, держа под руку своего коротышку мужа, что-то ласково нашептывая ему на ухо.

– Слыхали, какое в доме бургомистра случилось несчастье? – говорила на ходу Клара Видерхольт.

– Что такое? Что произошло? – обеспокоенно отозвались ее соседки.

– Так ведь магдебургский советник этот… Как его звали? Фон Мюллер? Фон Миллер?

– Фон Майер, – подсказал кто-то.

– Ну да, фон Майер. Так вот, третьего дня он отдал Богу душу.

– Ах это, – поскучневшим голосом отозвалась Анна Грасс. – Эка новость, про это все знают. У Хелены Герлах сестра все видела. Там и похорон толком не было, пастор два слова сказал, а потом тело сразу в землю спустили. В общую могилу, туда же, куда и Келлерова сына.