Читать книгу "Поверженные правители - Роберт Холдсток"

Здесь ли еще Дух корабля? Конечно, здесь. Эта часть Арго не менялась, сколько бы его ни перестраивали. Он просто менялся со сменой капитана.

Промедлив всего мгновенье, я шагнул в мир, созданный Дедалом.

Я вошел в лабиринт.

Разумеется, не Дедал прокопал эти темные переходы. То была память человека: образ разума, созданный знаниями и волшебством древнего изобретателя. Мысли громким эхом отзывались в подземельях. Я вновь припомнил эхо Укротительницы, гаснущий след Хозяйки Диких Тварей, неспособной при угасании ее света на Крите двинуться с места, не выплеснув наружу свою муку.

Я углублялся внутрь, идя по следу мыслей. Все здесь менялось, кружило голову, но Мастер не сумел скрыть тихого дыхания своих надежд. Он отступал передо мной, оставаясь невидимым. Там, где стены сходились или потолок опускался так низко, что даже ползти было трудно, его бдительное присутствие словно усиливалось.

Он приближается…

Его любопытство в душных переходах так и било в ноздри. Он не понимал меня. Он знал людей, призраков и тени. Он не мог постичь молодого старца, добивавшегося встречи с ним. Легко улавливались обрывки его мыслей.

Он приближается. Знакомый. Древний.

Откуда я его знаю?

Почему я его помню?

Лабиринт грубо отражал память о первой мастерской, выбитой в скалах Крита. Запутанный и душный, зловещий. Но он не обладал искажающей силой, не внушал ощущения бесконечности и не пробуждал убийственной безнадежности, какую испытывали люди, заблудившиеся в первозданном творении. Однако я понимал, как опасно недооценивать мощную тень, затягивавшую меня в себя, в свою ловчую сеть.

Так вот чем занимался Дедал: он на ходу раскидывал сеть, сплетал каменные стены, стягивал их к центру. И сплетение ходов было прочным. Здесь я чувствовал себя неучем. Малейшее напряжение магических способностей потребовало бы огромного усилия. Он стягивал призрачный мир. Он много лет копил силу, приспосабливал ее к своим нуждам, наслаивал на свою тень умения и дары Мертвых из многих веков.

И все же я беспокоил его.

Откуда я его знаю?

И откуда у меня такое же чувство?

И тут из лабиринта вышла ко мне Медея. Она выступила из темноты, бледная лицом, печальная взглядом, движущаяся словно во сне.

Я обрадовался на миг, но затем осознал горькую правду: она мертва. Хотя она сияла и лучилась и шла ко мне в свете и любви, но пребывала в срединном мире между жизнью и смертью, называемом греками эфемерой.

Ее руки протянулись ко мне, приняли меня в объятия: мимолетный миг, последняя ласка любви.

— Я должна уходить.

— Что случилось?

— Я должна уходить.

— Что случилось?

— Я истратила себя. Оберегая сына, я истратила себя. Я в переходе. Прости. Увидимся снова в начале. Мне предначертан свой путь.

Я удивился, ощутив тепло ее прикосновения. Такая маленькая, такая хрупкая женщина. Мои руки обняли ее, и она была подобна призраку. Она заплакала, но подняла глаза, темные глаза, полные любви, любви прошедших веков, а между бровями пролегли морщины отчаяния, отчаяния женщины, сознававшей, что время ее истекло.

— Мы снова найдем друг друга, — прошептала она. — Рано или поздно.

— Скорее рано. Или поздно. Но найдем друг друга.

— А пока у тебя есть твоя Ниив.

— На время. Мне жаль, Медея.

— Чего жаль?

— Потерянных лет. Когда мы были молоды и мир был молод.

Она вздохнула у моей груди и тихо рассмеялась.

— Мы шли разными дорогами. Наши пути разошлись. Увели на разные холмы, в разные долины. Мы не считали годы — ни ты, ни я. У нас была долгая жизнь. Вот в чем наша беда: мы родились такими старыми и стойкими — двое, способных избежать хватки времени.

Заглянув снизу мне в лицо, она любовно погладила его пальцами.

— Обидно, что мы не совсем бессмертны. Наша беда в том, что в нашем распоряжении было слишком много лет и слишком много любовников, на которых растрачивались годы и годы. Мы не теряли ни минуты. Мы постоянно жаждали новой любви. И все это в масштабе Времени, которое невозможно постичь разумом. Теперь я умерла, а ты нет. Но ты умрешь. Однажды. И тогда мы найдем друг друга и, быть может, поймем, зачем жили.

— Чтобы странствовать.

— Чтобы странствовать.

Она потянула меня за волосы, пригнула мое лицо к себе, прижалась губами к моим губам.

Последний поцелуй. Губы ее были влажными, мягкими, благоуханными и податливыми, как весенний цветок, открывшийся после дождя. Все в том поцелуе было счастьем воспоминаний.

Потом она шепнула:

— Мой сын убьет отца, если ты не помешаешь. Они теперь там, и Тезокор очень сердит. Потрать немного своей жизни, Мерлин. Пожалуйста. Ради меня, ради своей сестры, ради любви.

Она уходила так же быстро, как появилась, таяла во мгле лабиринта. Я стоял, потрясенный и дрожащий, силясь унять слезы, плач по женщине, которую когда-то любил, а потом возненавидел, которая стала вечной болью моей жизни. Теперь я не мог вспомнить об этом, забыл и боль, и бесплодную погоню, помнил только беспечные игры и шутки любви наших первых лет. Время любви и радости, минувшее так давно, что могло оказаться шуткой неведомого бога.

И тогда я рассердился: меня настигла багровая вспышка гнева. Я смотрел на холодный камень и видел только человеческую алчность. Дедал шел домой и тащил за собой целый мир. И когда я молотил по холодной видимости скалы, мне открылось, что человек, рожденный в прошлом, рожденный, чтобы постигать и блистать на том далеком острове, не способен перейти реку.

То был миг озарения. Нантосвельта, то спокойная, то вздувающаяся волной, захлестывавшей окраины двух миров, не пропустила бы его. Он был не полон, и река об этом знала.

И все же он опустошал страну — страну Урты. Страну моего друга и детей моего друга. Мертвые охотно шли за ним. Легион их выстроился по берегам новой реки. Нерожденные пребывали в тревоге, несчастные этим несчастьем.

Дедал обладал силой. Он черпал силу в Ином Мире. Он облачился в мощь призраков.

Что ж! В ту минуту, ослепленный гневом, теряя мою любимую сестру из начала Времен, думая о Ниив, не умевшей, подобно мне, приручать Время, бессильной остаться со мной в дали лет, которые я хотел бы провести с ней… В ту минуту я решился состариться.

Вот как это было.

Кости словно раскалывались внутри тела, сбрасывая вырезанные на них чары. Кровь свернулась в сердце, но сочилась сквозь кожу. Руки мои покраснели, и я плакал кровавыми слезами, бессильный сдержать поток гнева. Я рушил лабиринт, рушил скалы, открывая человека, стоявшего в центре.