Читать книгу "Законы прикладной эвтаназии - Тим Скоренко"

– Привет.

– Привет.

Его взгляд изменился по сравнению с тем, что был ещё полгода назад. Тогда это был взгляд безумно влюблённого, алчущего каждую секунду общения с ней. Теперь это просто дружеский взгляд. Он любит её – в этом нет сомнений. Но теперь у неё появилась конкурентка – машина времени. И Гречкин постепенно отдаляется.

– Куда бежишь?

– В анабиозис по делам.

– О, я с тобой.

– Пошли.

Гречкин вызывает машину, они забираются внутрь.

Они сидят рядом, и Гречкин берёт её за руку, и смотрит на неё, и в этом взгляде снова проскальзывает тот, прежний влюблённый.

– Всё изменилось, – говорит Майя.

Это не резкие слова, не отказ и не отрицание их отношений. Это просто констатация факта, но еще можно всё вернуть. Пока ещё можно.

– Да, я знаю. Я слишком ушёл в науку. Но… я постараюсь исправиться.

– Нет, Гречкин. Ты это говоришь сейчас, значит, уже не исправишься. Ты и таким мне нравишься. Но только нравишься.

– Остаться друзьями невозможно.

– Да.

Когда нечего сказать, когда повисает неловкое молчание, и никто не решается сделать следующий шаг, это означает, что уже ничего не вернуть. Так думает Майя.

– Ты права, наверное, – говорит Гречкин. – Я пытаюсь сказать тебе, что люблю тебя, так же искренне, как тогда, но у меня не получается. Я сам себе не верю. Хотя люблю.

– У тебя почти получилось, – улыбается Майя. – Мне кажется, стоит просто сделать перерыв. Временно забыть о том, что между нами что-то было. Или постараться забыть. Может, мы зайдём на новый виток.

Это правильное предложение, разумное.

– Наверное, так будет лучше, – отвечает Гречкин.

А потом тянется к ней губами, и она не отстраняется, и дарит ему поцелуй как знак того, что договор между ними скреплен чем-то большим, нежели просто слова.

8

Варшавский стоит и смотрит через прозрачное окно на операционную. Рядом с ним – Сергей Сергеевич Бергер, высокий, седой, с мудрыми глазами старого волка. Оба одеты в белые халаты с логотипами компании «Антивринкл» на карманах.

За стеклом – человек на белом столе, за пультами колдуют врачи. Он без сознания, бледен, когда-то ему было лет сорок, но теперь симптомы вринкла, подобные прогрессирующей прогерии, изувечили его лицо и тело.

– Третий, – рассказывает Бергер. – Поступил вчера. Обещали ещё двоих в течение недели.

– Мне обещали ещё больше. И выполнят. В их интересах.

– Откуда они их берут?

– Не знаю. Как-то списывают с учёта, вырезают из баз данных, констатируют смерть. Возможно, родственников допускают на похороны.

– Они поступают без имён.

– А зачем вам имена? Вам нужны тела.

– Второй был в сознании и почти ещё в своём уме, я же отчитывался. Всё пытался позвать дочь. Спрашивал, вылечат ли его. Звали Малькольмом, говорил по-английски.

– Ну вот, видите. Источник – вся Европа, не иначе. Не найдут в Англии, найдут в Испании. Не найдут в Испании – найдут в России. Тут ещё важно выяснить, как влияет болезнь на представителей разных национальностей.

– Это на второй стадии исследований. Пока с рицином работаем.

– Кажется, это такой яд.

– Да. Белковый токсин, выделяемый изначально из бобов клещевины. Впрочем, мы его синтезируем искусственно. Суть в том, что он ингибирует механизм синтеза белка рибосомами. И этим заметно замедляет течение болезни. Наблюдаются даже положительные тенденции к обратному течению. Второй номер в какой-то момент говорил абсолютно связно и двигался без заметных нарушений координации. Только вот жить с рицином в организме нельзя.

– И каков срок?

– Два-три дня. Рицин инактивирует рибосомы. Распадается в цитозоле на две цепи – А и B, а затем цепь А расщепляет определённые связи в клетке – и всё. Организм попросту умирает. Но прежде он почти что излечивается от вринкла.

– До этого рицин применяли в медицине?

– И сейчас применяют. B-цепи входят в состав лекарств от различных форм раковых заболеваний. При определённых последовательностях рициновые компоненты убивают клетки опухоли, не затрагивая здоровые ткани. Но в данном случае так сделать не удаётся.

– На животных рицин пробовали?

– Ну, в любом случае, это не совсем рицин. Это многокомпонентное вещество, рицин – лишь одна из составляющих. Да, пробовали. И это ничего не давало. Крупная собака, например, сенбернар, выживает после дозы яда, которая для человека однозначно является смертельной. Дело не в массе, а в особенностях организма. Другой состав желудочного сока, повышенная температура крови. Примерно так же получается и с приматами.

Варшавский кивает. Да, так и должно быть. Если бы лекарство можно было безошибочно проверять на животных, вся эта катавасия теряла бы смысл. А так смысл есть.

– На утверждение проекта на Совете Европы мне нужно будет представить материалы по различным веществам. Я уже представлял на Совете ближнего космоса возможности, открывающиеся в сфере исследования по понератоксину. Но на Совете Европы одним понератоксином не отделаешься. Нужно доказать, что вринкл излечим с помощью веществ, в обычных условиях приводящих к летальному исходу. Таких веществ хотелось бы перечислить порядка десяти.

– Это не проблема. Да, мы работали с понератоксином – с первым подопытным. Рициновую составляющую пробуем на втором и третьем. В идеале нужно десять-пятнадцать человек в неделю.

– Много. Особенно с учётом того, что они должны быть носителями вринкла.

– Не обязательно. Два-три больных на пять-семь здоровых – это нормально.

Варшавский смотрит на Бергера с некоторым недоумением.

– Зачем вам здоровые?

– Лекарство, безопасное для здорового человека, с большой долей вероятности будет безвредно и для больного. Полезно ли – другой вопрос. Но если нет постоянного притока больных подопытных, мы можем работать со здоровыми.

Удивительный цинизм Бергера в какой-то мере неприятен даже Варшавскому.

– В любом случае, – продолжает Бергер, – в наших разработках фигурирует как минимум полтора десятка различных компонентов, которые невозможно с должной степенью эффективности испытать на животных. Все животные реагируют по-разному даже на яды, которые не являются белковыми токсинами. Да на всё, что угодно. Желудок крысы может переварить то, от чего человек в страшных спазмах умрёт в течение часа. Но почти любой яд может быть лекарством.

– Это я понимаю.

– Вопрос именно в дозировке. Например, для крысы смертельная доза морфина – сорок шесть миллиграммов на килограмм веса. Для мыши, обычной белой лабораторной мыши, – двести миллиграммов. А, казалось бы, крыса должна быть выносливее. Закономерности есть, но они очень сложны. Для человека рассчитать дозу эмпирическим путём практически невозможно. Конечно, я не о морфине говорю, его я для примера привёл.