Читать книгу "Новая Зона. Синдром Зоны - Сергей Клочков"

– Тоже беру. Очень надо. Лучше думаю, сильнее мысли. Рисовать люблю. Буду вас рисовать, Зону рисовать, картинки нравятся, учусь.

– Конечно, Пеночка. А ты где альбомы-то достала?

– Здесь нашла, на полках. Они ничьи, взяла себе. Карандаши тоже. Теперь мои.

– Да ты сталкер, Пенка, – рассмеялась Хип.

– Нет. Я иностранка! – заявила Пеночка и тоже рассмеялась самым настоящим, человеческим смехом.

* * *

С улицы просигналили, как только мы закончили последние приготовления. Сионист выделил три машины – в двух из них с нами выдвигалось вооруженное сопровождение. За час до полудня мы выехали на Симферопольское шоссе и довольно скоро добрались до прямой видимости МКАДа.

Москва встречала нас тихо и мрачно. Медленно, выделив одного пешего сопровождающего впереди, мы добрались до моста дорожной развязки. Я тоже вышел в сопровождение и наверху, через перила, увидел бесконечную, уходящую в трясущуюся от теплого летнего воздуха даль колонну автомобилей, гигантскую пробку. Над разноцветными бликами множества крыш и целых стекол плыло марево, и под самым мостом я заметил лежащие у приоткрытых дверей выцветшие, плоские тряпки и что-то желтое, круглое рядом со спущенным колесом. Еще одна горка тряпья видна была на рулевой колонке машины, насколько позволяла рассмотреть грязь лобового стекла.

– Эвакуация, значит? – тихо спросил я идущего рядом сталкера.

– Она самая, – буркнул тот. – Пробка Смерти, одна из четырех. Отсюда и до Каширки. Вспышка была во-он там, где лес Битцевский, и выживших здесь никого. Некоторые успели только из машин выскочить. Тьма народу вообще никуда из этого района не уезжала, поэтому будь осторожен у многоэтажек.

– Принял, спасибо.

Тишина стояла совершенная. Огромный город словно впал в летаргию, и было жутко и непривычно видеть с моста беззвучную дорожную пробку, блеск солнца в целых стеклах многоэтажек и желто-коричневые деревья с отстающей корой – все тополя, сосны и березы погибли, но еще держались на мертвых корнях. Отдельные островки зелени, впрочем, местами виднелись – слабые, больные кусты пузыреплодника под окнами, куртины травы. Из всех звуков слышен был только хруст мелких камешков под ботинком «Кольчуги» да едва различимое ворчание автомобильных моторов за спиной.

Осыпало спину холодным песком сразу же, как только мы сошли с моста.

– Почуял, да, сталкер? – усмехнулся провожатый. – Хорошо ты, видно, по Зонам походил. Это последний, внутренний Круг, чистая Зона отсюда начинается. Все, что за МКАДом, это так, ветерок от нее небольшой. Теперь в оба смотрим.

И первая гайка, вынутая провожатым, поскакала по асфальту.

Мы сразу свернули на запад, прошли мимо частично обвалившегося торгового центра, от которого в небо тянулся хорошо различимый конус мутного воздуха. За бывшей стоянкой и несколькими павильонами показался гаражный поселок, и проводник уверенно повел нас к нему.

– Тут жить можно, сталкеры, местечко относительно чистое, палестинка. – Провожатый остановился возле обшарпанного на вид, но крепкого гаража с маленькой, видимо, жилой надстройкой. – Наш схрон. Короче, все, что нужно, есть. Когда Прилив, вы в яму прыгайте, она плитами перекрыта, и если на дне лежать, то все норм будет. Наверху конура, две комнатки с окошком. Вечером, если свет зажигать, окно одеялом закрывайте. На окне решетка, крепкая, никто не заберется, если что. В соседний гараж дверь прорублена, и там в яме чуть выкопано, вода набирается, но, правда, вонючая. Обживайтесь. Удобства… ну, нету удобств. Если что, отходите подальше.

– Спасибо, друг. Как звать-то тебя?

– Леня Свищ. Будем знакомы. – Сталкер пожал мне руку. – В гараж напротив «Ладу» загоним, если вдруг что, мало ли, колеса вам нужны будут. Что из крупы и тушняка останется, вы в сундук сложите, там разберетесь. Ни пуха, короче.

Тяжелый, мощный замок, закрытый от дождей обрезком пластиковой бутылки, был снят, и Свищ бросил мне ключ с маленьким брелоком. Мы зашли в свой временный дом.

Первый этаж гаража, с перекрытой бетонными плитами ямой, был, судя по всему, еще и небольшим хранилищем – у стен стояли шкафы и металлические сундуки. В уголке притулился колченогий стол с инструментами и маленький, но крепкий верстачок. Лестница, грубо сваренная из арматуры, вела на второй этаж, в крохотную, не больше вагончика-бытовки, но крепкую жилую надстройку, каковых, кстати, было довольно много. В надстройке была еще одна дверь, сварная из листового металла, усиленная швеллером, закрытая изнутри тяжелым засовом, – видимо, запасной выход на крыши гаражей. В соседнем гараже, куда была прорублена стена, я нашел небольшой очаг-костер из выложенного прямо на полу красного кирпича. Над ним висел конус из мятой, закопченной оцинковки, кустарно приделанный к широкой трубе на крышу, также защищенный приваренной в просвет решеткой. Рядом была небольшая поленница из наколотых дров и тренога с котелком.

Проф, достав свой институтский «Шелест», аккуратно промерил все помещение, хмыкнул:

– По поводу «палестинки» наш друг немного приукрасил, конечно. Здесь Зона, хотя и меньшей интенсивности. Никакой гарантии от появления аномалии нет, но неделю-полторы тут вполне можно жить без последствий даже, скажем так, нетренированному человеку.

– Пенка, ты как, чувствуешь, куда идти надо, в каком направлении? – спросил я, посмотрев на Иную.

– Нет, не чувствую совсем. Совсем нет. – Псионик замерла в полутьме гаража, закрыв рукой глаза. – Надо искать. Здесь нет.

На секунду проскочила холодная мысль, что Пенка ошиблась, и, возможно, никакого Прохорова здесь нет.

– Пеночка, ты точно знаешь о том, что тебя звал Прохоров? – осторожно поинтересовался Проф. Похоже, у профессора возникли те же сомнения.

– Да, точно. Он звал ночью. Он далеко.

– Скажи, Пеночка, а он сейчас жив? – уже прямо спросил Зотов.

– Нет, Проф. Он умер давно, умер вместе со всеми, когда возникла первая Зона, – негромко произнесла Пенка.

Проф тихо выдохнул, пододвинул табурет и сел, опустив руки.

– Ну и дела. Зачем же мы его тогда ищем, Пеночка?

– Он мертвый не может идти по граням. Он мертвый хочет говорить со мной.

– Допустим. Мертвые и впрямь не ходят, – согласился Проф, – и говорить тоже не могут.

– Но я могу поднимать мертвых, – проговорила Пенка, и уже не холодок, а настоящий мороз пробежал по спине. От привычной и уже совсем нашей Пеночки вдруг повеяло диким, ледяным дыханием Зоны.

– Да, Проф, она при мне поднимала зомби. Я помню это, – глядя в глаза профессору, я утвердительно кивнул.

Конечно же я помню.

Краем глаза я заметил, как вздрогнула Хип, как отвела взгляд. Ты, значит, это тоже помнишь, стажер.

– Мертвые не ходят, Проф, да, – вздохнула Хип. – Но только не в Зоне.

Синюшное вздутое лицо, вдавленный, свернутый набок нос с чешуей засыхающей сукровицы. И рубашка, клетчатая «ковбойка», грязная и залубеневшая от влажной земли, в которой тебя, Фугас, наверное, и похоронили. И остановившийся взгляд плоских, белесых, как у снулой рыбы, глаз. И натужный хрип в спавшихся легких. И не то стон, не то вой над притихшей железнодорожной станцией, у сгоревшей давным-давно электрички: «Зона тебя любииит, Лууууууунь!»