Читать книгу "Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого - Сергей Цветков"

Святополк рассчитался с тестем Червенскими городами, которые вновь отошли к Польше. Кроме того, поляки увели с собой многочисленный русский полон и громадный обоз, отягощенный обильной добычей. Согласно Повести временных лет, Болеслав, уходя, «възма именье и бояры Ярославле и сестре его, и Настаса пристави Десятиньнаго ко именью, бе бо ся ему вверил лестью. И людий множьство веде с собою, и городы червеньскыя зая собе, и приде в свою землю». Русских пленников поселили в Центральной Польше, в окрестностях Лодзи, где археологи обнаружили целый комплекс древнерусских захоронений, датируемых первой третью XI в. Спустя двадцать лет польский король Казимир I вернул Ярославу русский полон, захваченный Болеславом. До освобождения дожили 800 «людей» (мужчин), «кроме жен и детий», которых никто не считал.

Победа Ярослава

Заключительный этап борьбы Ярослава со Святополком известен только по летописи, которая, увы, возвращает нас в круг чисто литературных сюжетов борисоглебского цикла.

Под 1018 г. рассказывается, что после битвы на Буге Ярослав бежал в Новгород сам-пять, и «прибегшю Новугороду, и хотяше бежати за море». Но «посадник Констянтин, сын Добрыни, с новгородци» не позволили князю уйти. Они «расекоша лодья Ярославле, рекуще: «Можем ся еще битись по тобе с Болеславом и с Святополком». И начата скот [деньги] брати от мужа по четыре куны, а от старосте по 10 гривен, а от бояр по осмидесят [восемнадцать] гривен; приведоша варягы и вдаша им скот».

От Титмара мы знаем, что летняя кампания 1018 г. завершилась совсем иначе. Ярослав сначала отвел свое разбитое войско к Киеву, а затем, оставив столицу, совершил набег на волость Святополка и разорил там какой-то город. Невозможно с полной уверенностью сказать, куда он увел дружину на зиму, но даже если Ярослав и появился в Новгороде на исходе осени 1018 г., то, конечно, без намерения бежать «за море», — ведь к этому времени непосредственная опасность для него миновала, так как Болеслав уже покинул пределы Русской земли. Поэтому очень вероятно, что выразительная сцена «рассекания» новгородцами княжеской ладьи взята летописцем из фольклорного предания (или цикла преданий) о новгородском посаднике Константине Добрыниче, как можно догадываться, сыне Владимирова уя Добрыни, крестителя Новгорода. Во всяком случае, совершенно очевидно, что это инородный по отношению к первоначальному тексту летописи фрагмент, поскольку появившиеся в нем под занавес «варяги», ради найма которых новгородцы основательно тряхнули мошной (кстати, в противоречии с высказанным ранее желанием самим «битись» за Ярослава), не принимают никакого участия в решающих событиях, описанных в статье под следующим, 1019 г., и вообще более не упоминаются. В историческом плане «новгородский эпизод» под 1018 г. способен поведать только о том, что в представлении русских людей XI—XII вв. Святополк был свергнут Ярославом благодаря новгородской помощи. Например, согласно Киевской летописи, Ярослав пополнил свое поредевшее войско новгородцами и словенами, под которыми, надо полагать, подразумевается земское ополчение Новгородской (Словенской) земли.

Статья под 1019 г. повествует не просто об очередном политическом перевороте — она живописует небесное возмездие, постигшее «окаянного» братоубийцу. После ухода Болеслава Ярослав ведет войско на Киев. Святополк бежит «в печенегы» и, подкрепленный степняками, возвращается «в силе тяжце». Ярослав, собрав в свою очередь «множьство вой», выступает «противу ему на Льто [река Альта, под Переяславлем]». Перед сражением он находит место, где был убит Борис, и обращается к Богу и святому брату с молитвой, прося о помощи «на противнаго сего убийцю гордаго». В пятницу, с восходом солнца, закипает небывалая по ярости сеча. Противники трижды сходятся в кровавой схватке, «и к вечеру о доле Ярослав, а Святополк побежа».

Сегодня мало кто из исследователей сомневается в том, что летописец, трудясь над этим описанием, пролил больше чернил, чем сражавшиеся — крови. Слишком многое указывает на сугубо литературную основу данной новеллы, завершающей тему праведного «отместия» Ярослава за смерть Бориса и Глеба. Так, беспричинное бегство Святополка «в печенегы», а не «в ляхы», к Болеславу, который до сих пор один выступал в роли покровителя «окаянного» князя, вроде бы находит «историческое» объяснение в предыдущем рассказе об избиении ляхов по приказу Святополка. Однако сам этот рассказ, как нам известно, не подтверждается независимыми источниками и, по всей видимости, всего лишь копирует летописную статью под 1069 г. Таким образом, для бегства Святополка к степнякам нет никаких других оснований, кроме одного — вполне понятного писательского желания композиционно «закруглить» сюжет о братьях-мучениках, предоставив Ярославу благочестивую возможность окончательно расквитаться со Святополком на берегах реки Альты — легендарном месте убиения Бориса. Каждый писатель знает, что взаимообусловленность начала и конца произведения — признак хорошей литературы, и древнерусские книжники не были здесь исключением.

Насколько они были увлечены мистико-символической стороной дела, видно по тому, что победу над Святополком одерживает собственно не Ярослав, а Борис, внявший обращенной к нему молитве. Но это же обстоятельство позволяет безошибочно распознать в авторе статьи под 1019 г. сочинителя XII в., оставившего в тексте неизгладимые приметы своего времени. Показательна следующая литературная оплошность: Ярослав призывает на помощь Бориса в 1019 г., то есть в то время, когда, по свидетельству самих же памятников борисоглебского цикла, мощи убиенных братьев еще не были прославлены — ни в общерусском, ни даже в местном масштабе. Заметим мимоходом, что речь здесь не может идти о языческой традиции почитания предков. Хотя летопись и дает немало примеров того, что умершие отцы и деды, даже не причтенные к лику святых, становились небесными покровителями княжеского семейства[211], но молитва к усопшему младшему брату о заступничестве немыслима в рамках родовых отношений. Значит, в данном случае мы имеем дело с невольным анахронизмом со стороны человека, для которого Борис и Глеб уже являлись общепризнанными защитниками княжеского рода и Русской земли. Между тем на протяжении всего XI в. братья-мученики почитались только как целители. Один из древнейших церковных канонов прославляет «святую мученику Бориса и Глеба» следующим образом: «Воздаяние обрели от Бога — страсти и недуги от нас отгонять. Чюдесы ваши кыпить [исполнен] Вышеград пречьстьныи и яко рекы исцеления от гроба истачаета, немощьныя исцеляета и печальныя утешаета». В летописи этот чудесный дар святых братьев проиллюстрирован исцелением князя Святослава Ярославича рукою святого Глеба (под 1072 г.). Первое же упоминание святых страстотерпцев в качестве покровителей русского воинства содержится в «Сказании о Борисе и Глебе» («Вы нам оружие, земля Русская забрала и утверждение и меча обоюду остра, има же дерзость поганьскую низлагаем»), которое приняло свой окончательный вид не ранее 1115—1117 гг.