Читать книгу "История Англии и шекспировские короли - Джон Джулиус Норвич"

Проблема с этой версией заключается в том, что она противоречит нашему лучшему свидетелю сэру Томасу Мору. Согласиться с ней — значит опорочить его так же, как он опорочил Ричарда, а сделать это вовсе не просто. Во-первых, Томас Мор не был, как думают некоторые, «более поздним историком». Он родился при Эдуарде IV, в год битвы при Босворте ему было семь лет, и Мор, безусловно, знал многих современников Ричарда, в том числе тех, кто занимал высокие посты при королевском дворе. Его предшественник на должности помощника казначея сэр Джон Каттс был у Ричарда распорядителем королевских земель. Отец Мора, видный лондонский адвокат, мог рассказать ему много интересного о событиях той эпохи. Можно ли считать тогда Томаса Мора бессовестным пропагандистом своего властелина Генриха VII? Конечно же, нет. Во всем, что нам известно о нем, нет даже намека на то, что он был способен поступиться своей честностью или писать заведомую ложь. И мы имеем в виду не только канонизированного церковью святого, но и человека, считавшегося лучшим юристом Европы не кем иным, как Эразмом Роттердамским. Важно и то, что достоверность его свидетельств подтверждается современниками. Доминик Манчини, Филипп де Коммин, анонимный автор «Продолжения Кройлендской хроники» — им почти наверняка был Джон Рассел, епископ Линкольна и канцлер Оксфордского университета — все они согласны с Томасом Мором. То же самое можно сказать и о Полидоре Вергилии: хотя он и появился в Англии в 1502 году, историк успел лично поговорить «со всеми престарелыми очевидцами, занимавшими прежде высокое общественное положение». Таким образом, имеется множество свидетельств, не оставляющих никаких сомнений в том, что свою неблаговидную репутацию Ричард завоевал еще при жизни и не было никакой надобности в его последующем злонамеренном очернительстве[226].

Как мы уже знаем, Шекспир вольно обращается с хронологией. В пьесе «Ричард III» с этим мы сталкиваемся уже в первой сцене первого акта, открывающейся знаменитым монологом «нынче солнце Йорка злую зиму в ликующее лето превратило» и разговором Глостера с арестованным Кларенсом. Судя по тексту, они встретились в начале лета 1477 года, хотя следующая сцена — Ричард домогается леди Анны — проигрывается на фоне похорон Генриха VI, в действительности погребенного шесть лет назад. Мало того, Шекспир и в этом сюжете не желает считаться с датами. Генрих скончался 21 мая 1471 года, его похороны должны были состояться через день или два. Однако Ричард упоминает о том, что он заколол принца Уэльского «три месяца назад» — то есть вскоре после Тьюксбери, — и это обстоятельство датирует сцену с любовными домогательствами Ричарда и похоронами Генриха приблизительно началом августа. Естественно, Шекспира мало интересовало то, что Ричард скорее всего не был причастен к гибели принца. Анна же, хотя и была обручена с молодым человеком в 1470 году, реально так и не стала его женой.

Ричард с гордостью, но с точки зрения истории безосновательно, берет на себя ответственность за крах брата Кларенса. Мы нисколько не сомневаемся в его способностях в случае необходимости совершать негодные поступки. Кларенс избавил его от таких хлопот. Как мы уже знаем, он был первейшим врагом самому себе и сам накликал на себя беду. Действительно, в то время существовало поверье — и о нем говорили вслух, — будто потомки короля Эдуарда лишатся трона из-за человека, чье имя начинается с буквы Г, а герцога Кларенса звали Георгом (Джорджем)[227]. Однако у короля имелись гораздо более серьезные причины для того, чтобы ополчиться против него. Другая историческая неточность, хотя и малозначительная, связана с сэром Робертом Брекенбери (Бракенбери)[228] — вступление и четвертая сцена. Его назначили комендантом Тауэра только в 1483 году, и он не имел никакого отношения ни к заточению Кларенса, ни к его смерти.

Чрезвычайно трудно датировать третью сцену: нам приходится принимать за исторический факт появление королевы Маргариты Анжуйской, но и тогда наши допущения будут весьма приблизительными. Маргарита подверглась тюремному заключению после сражения при Тьюксбери и четыре года провела в условном заточении, пока ее в 1475 году не выкупил Людовик XI. Соответственно она могла появиться при английском дворе теоретически где-то в это время. Но было ли ей это позволено? Вряд ли. История становится еще запутаннее, когда Ричард спрашивает:

Не изгнана ли ты под страхом смерти?

И королева Маргарита отвечает:

Да, изгнана. Но мне изгнанье хуже, Чем смерть, что дома поразит меня.

Маргарита, как нам известно (и это, безусловно, знал Шекспир), не была изгнана. В четвертой сцене четвертого акта Шекспир вновь вводит ее в действие — после смерти двух малолетних принцев и ее собственной, поскольку она умерла в 1482 году, — и это лишь доказывает то, что автор вписал ее появление в обоих сюжетах, желая усилить театральный эффект и намеренно пренебрегая исторической правдой.

Четвертая и последняя сцена первого акта целиком посвящена умерщвлению Кларенса. Вначале герцог рассказывает о привидевшемся ему сне:

Я видел сотни кораблей погибших И потонувших тысячи людей, Которых жадно пожирали рыбы; И будто по всему морскому дну Разбросаны и золотые слитки, И груды жемчуга, и якоря, Бесценные каменья и брильянты… Тут буря началась в моей душе, И будто мрачный лодочник, воспетый Поэтами, через поток печальный Меня в край вечной ночи перевез. Скитальческую душу первый встретил Мой знаменитый тесть, великий Уорик… И он исчез. И вот за ним другая Тень — ангела со светлыми кудрями, Намокшими в крови: и мне кричит: «Здесь Кларенс, лживый, вероломный Кларенс, Злодей, под Тьюксбери меня убивший!»

Затем он упрашивает убийц сохранить ему жизнь: один из них настроен решительно, другого слегка мучают угрызения совести. Эта сцена, наполненная драматизмом и поэтичностью, написана пером великого мастера; ей не хватает лишь исторической достоверности. В конце предыдущей сцены мы присутствуем при том, как Ричард наставляет двух наемных убийц, и наемники перед убийством неоднократно называют своей жертве, не желающей им поверить, человека, чье поручение они должны исполнить. Шекспир убеждает аудиторию: Ричард, помимо других злодеяний, совершил и братоубийство, в чем, как нам известно, он был совершенно невиновен. Эпизод с бочкой мальвазии[229], естественно, сохранен: слишком красочен, чтобы его не использовать. Само утопление осталось за сценой — к неудовольствию публики и к радости актера, которому пришлось бы в этом участвовать.