Читать книгу "Брачные союзы Дома Романовых - Александр Манько"

Только один раз она открылась своему единственному другу, графине Александре Толстой, которая была воспитательницей дочери императрицы, великой княгини Марии. Указав на апартаменты своей соперницы, несчастная императрица проронила с горечью:

— Я прощаю оскорбления, наносимые мне как монархине, но я не в силах простить тех мук, которые причиняют мне как супруге.

Водворение фаворитки царя в покои Зимнего дворца вызвало страшное негодование в обществе и стало главной темой салонных сплетен. Хотя Екатерина Михайловна жила очень уединенно, укрывшись в своих апартаментах и стараясь избегать посторонних взглядов, тем не менее ее присутствие во дворце постоянно чувствовалось: она не могла не пользоваться услугами дворцового интенданта, царскими конюшнями, царской кухней и прислугой.

Прежние осуждения, забытые было за тревогами Балканской войны, с новой силой обрушились на Александра II его возлюбленную. На Екатерину Михайловну возлагали громадную долю ответственности за печальный ход общественных событий. Ее обвинили в том, что она отвлекала императора от его высоких обязанностей, ослабляя его волю, лишая сил и решимости. В подтверждении этих упреков враги Екатерины ссылались на внешний вид Александра.

— Как страшно изменился он физически, — говорили они. — Впалые щеки, согнутый стан, неверные движения, тяжелая отдышка — вот до какого состояния она довела царя!

Эти обвинения, очень преувеличенные, стали выражаться в еще более резкой форме, когда в сентябре 1878 года княгиня Долгорукая родила вторую дочь, Екатерину.

3 июня 1880 года, в 8 часов утра, скончалась императрица Мария Александровна. Уже больше месяца больная не могла нормально дышать — она едва и чуть слышно вздыхала. Легкое напряжение от кашля погасило ее последний вздох. Это произошло так незаметно и быстро, что не успели даже позвать к умирающей ее детей. Император в это время был в Царском Селе.

Четыре дня спустя останки государыни были перенесены из Зимнего дворца в собор Петропавловской крепости со всей пышностью, обычной при погребении царей.

По установившейся традиции Александр II и его старший сын собственноручно несли гроб от церкви до катафалка. Какие мысли волновали тогда императора? Какое место занимала в них память о покойной? Какие образы вставали перед ним? Дальнейшие события вскоре ответили на эти вопросы.

Несмотря на звание придворной дамы, княгиня Долгорукая воздержалась от присутствия на похоронах императрицы и осталась в Царском Селе. В течение довольно продолжительного времени Александр не возобновлял с Екатериной Михайловной прежних разговоров о браке. Но она твердо верила, что по истечении требуемого приличием срока он на ней женится. Вернувшись в Царское Село на следующий день после погребения, царь ни словом не коснулся этого щекотливого вопроса. В последующие дни он подолгу беседовал с Екатериной Михайловной о последующих переменах, которые в связи со смертью императрицы придется ему ввести в жизнь двора и в привычные условия своей семейной обстановки, но ни слова о том, что касалось их обоих.

7 июля, ровно месяц спустя после того дня, когда Александр нес на плечах гроб своей жены, он сказал своей возлюбленной:

— Петровский пост кончается в воскресенье 18-го, я решил, что в этот день мы наконец обвенчаемся.

Александр никого не привлекал к предварительному обсуждению намеченных им планов. Совещаясь с кем-нибудь по тому или иному вопросу, император ничем не обнаруживал своих намерений, которые становились известными только из его распоряжений. Также поступил Александр II в данном случае. Самые преданные из его друзей, граф Адлерберг и генерал Рылеев были предупреждены только 15 июля. Протоиерея Зимнего дворца, отца Никольского, оповестили в самую последнюю минуту. Кроме этих лиц никто не знал о предстоящем венчании.

Когда Александр объявил о своем решении Адлербергу, тот от удивления не мог вымолвить ни слова.

— Что с тобой? — спросил император.

Министр двора пробормотал:

— То, что мне сообщает Ваше Величество, так серьезно нельзя ли это несколько отсрочить?

— Я жду уже слишком долго. Четырнадцать лет тому назад я дал слово жениться на ней и не отложу этого больше ни на один день.

Собрав всю свою храбрость, Адлерберг спросил:

— Сообщили ли Ваше Величество об этом Его Высочеству цесаревичу?

— Нет. Ведь он в отъезде. Я скажу ему, когда он вернется, через две недели. Это достаточно скоро.

— Но, Ваше Величество, он будет ей жестоко оскорблен. Ради Бога, подождите его возвращения.

Александр возразил коротко и сухо, тоном, не допускающим возражений:

— Напоминаю тебе, что я хозяин над собой и единственный судья своих поступков.

Венчание проходило 18 июля в три часа пополудни в Большом Царскосельском дворце. Император, в голубом мундире гвардейского гусара, направился за княгиней Долгорукой в маленькую комнату, где они обычно встречались. Екатерина Михайловна была одета в очень скромное, суконное бежевое платье, голова ее оставалась непокрытой.

Были приняты все меры к тому, чтобы никто из караульных офицеров и ни один дворцовый слуга не могли заподозрить происходящего. Через длинные коридоры Александр II Екатерина Михайловна дошли до маленького уединенного зала, немеблированного, выходящего окнами во двор. Протоиерей, протодьякон и певчие уже были там. Посреди комнаты стоял импровизированный алтарь в виде простого стола, на котором находились все необходимые предметы для обряда бракосочетания: Крест, Евангелие, две свечи, венцы и два обручальных кольца. Граф Адлерберг, генерал-адъютант Баранов и генерал Рылеев ожидали прихода императора у дверей маленького зала.

Служба началась тотчас же: Баранов и Рылеев, исполняя роль шаферов, держали венцы над Александром и княгиней Долгорукой. Протоиерей повторил три раза торжественную формулу, старательно упоминая каждый раз императорский титул супруга по специальному приказанию царя:

— Обручается раб Божий, благоверный государь император Александр Николаевич с рабой Божией Екатериной Михайловной.

Когда служба была окончена, священник воздержался от обращения к новобрачным с обычным предложением: «Облобызайтесь». Они не поцеловались, не обменялись ни словом и удалились. Молчаливая процессия быстро проследовала обратно подлинным коридорам дворца, ведущим к вестибюлю. Здесь Александр обнял жену и пригласил совершить с ним прогулку в коляске.

Стоял один из тех прекрасных дней, когда северное лето распускается и чаруется мягкостью красок, спокойной лазурью и той особой прелестью, которая в несколько часов искупает всю тоску бесконечной зимы. Коляска въехала в тень высокого леса, соединяющего императорский парк с павловским.

Только тогда Александр прервал молчание. Повернувшись к жене, он сказал:

— Слишком долго пришлось мне ждать этого дня. Четырнадцать лет. Какая пытка. Я не мог дольше выносить ее. Мне казалось все время, что непосильная тяжесть давит мне на сердце.