Читать книгу "Секрет моей матери - Никола Скотт"

— Эдди! — послышался громкий голос.

— Иду! — крикнула я в ответ.

Мысленно попрощавшись с «Фредерикой», я уже хотела спускаться по лестнице, но внезапно мое внимание привлек предмет, не похожий на остальные. Он стоял возле «Дочери Фаро». Если бы я проходила мимо и смотрела на него сверху, то не заметила бы его, но сейчас, когда вечернее солнце светило из бокового окна, а я стояла, наполовину согнувшись и возрождая дружбу с «Фредерикой», мне в глаза бросился серебристый уголок, которого я раньше не замечала. Заинтересовавшись, я коснулась его, машинально стараясь тщательно соблюдать мамины инструкции и не трогать потрескавшуюся обложку «Дочери Фаро». Наконец выудив его из строя, я осторожно раскрыла обложку и перевернула первую страницу. Мне пришлось срочно сесть, и я чуть не ударилась головой об угол книжной полки.

Это был дневник.

Глава тридцать шестая

Он был темно-серым, очень простым, почти мрачным, и, открыв его, я увидела страницы, исписанные почерком моей матери, осторожным и еще детским.

— Эй? Есть там кто-нибудь наверху? Адель?

Я захлопнула дневник и поставила его обратно на полку, чувствуя, как часто бьется сердце. Я услышала шаги, приближавшиеся по коридору, и увидела, как из-за угла вышел отец. Он выглядел значительно лучше, чем когда я видела его в последний раз.

— Папа! — воскликнула я, вздрагивая и заставляя себя не смотреть на полку. Есть ли там еще один дневник? А может быть, их несколько? — Я не слышала, как ты пришел.

— Венетия сказала, что ты заблудилась на чердаке. Все в порядке?

— Шарики, — отозвалась я. — Я пришла, чтобы найти шарики. — И я протянула ему горстку сморщенных зеленых оболочек. — К твоему прибытию они должны были висеть на стенах и перилах. Мне ужасно жаль.

Отец улыбнулся.

— Дом и так прекрасен.

— Я очень рада тебя видеть! Ты хорошо выглядишь.

И это было правдой. Его лицо посвежело, приобрело здоровый оттенок, но, что еще важнее, отец больше не выглядел потерянным. Двигался он осторожно, время от времени прикасаясь к груди, словно чтобы убедиться, что там все в порядке, но глаза сияли, и, говоря со мной, он смотрел на меня, действительно смотрел на меня.

— Эндрю тоже здесь. И Фред. Чудесное возвращение домой!

Мой отец, разговаривающий полными предложениями! Да еще произносящий несколько предложений за раз, так, что из этого получался настоящий разговор.

— Пап, — начала я, — мне… мне ужасно жаль. По поводу того, что я сказала. И…

Он не дал мне договорить.

— Я должен все объяснить. — Его лицо уже не было таким спокойным. — Я попросил остальных без нас начинать есть и пить. Это займет их на какое-то время. К тому же пить мне, боюсь, уже нельзя…

Он опустился на ступеньки и махнул мне рукой, приглашая сесть рядом.

— У меня было много времени на размышления, пока я лежал в больнице, куда, кстати, больше попадать не собираюсь. Вся эта суматоха и отдых… Это кого угодно доконает.

— У тебя был сердечный приступ, — строго напомнила я. — Вокруг тебя и должны были суетиться, а ты должен был отдыхать.

Отец отмахнулся от моих слов, а затем глубоко вздохнул.

— Все, что ты сказала тогда, правда. Ну, почти. Лиззи встретила того человека в Сассексе и…

— Да, я знаю, — перебила я его. — Его имя Джон Шоу. Я встречалась с его… хм… с его женой, в Тайдфорд Кроссе, и она рассказала нам о том, что произошло с мамой, до самых родов.

— С женой? — Отец поднял брови. — В Тайдфорд Кроссе?

— Да. Слушай, давай ты расскажешь мне, что случилось после родов, когда мне была неделя или около того, а я просвещу тебя по поводу остального. Просто, как мне кажется, у нас не так уж много времени, и Венетия…

К счастью, умение кратко выражаться было одной из сильных сторон моего отца.

— Что ж, ладно. Когда я впервые тебя увидел, тебе была неделя от роду. Я учился в Лондонской школе экономики, ну, знаешь, у меня была социальная стипендия, и я жил у тетки в Ист-Далвиче. Она была одинока и радовалась тому, что я помогаю ей по дому, а я был рад тому, что у меня есть крыша над головой. С жильем в Лондоне в то время было туго, и денег у меня было в обрез.

В общем, сижу я в своей комнате, смотрю в окно и вдруг вижу человека, женщину, хотя она была так замотана с головы до ног, что я не сразу это понял. Было холодно, уже стемнело, и людей на улице было немного. Я наблюдал за тем, как она проходит мимо моего дома. Было в ней что-то странное… И вдруг возле нашей двери она споткнулась и упала. Я стал ждать, когда она поднимется, но женщина не вставала. Она продолжала лежать на мостовой. Я торопливо спустился по лестнице, выбежал на улицу. Было морозно, всю неделю шел снег. Я попытался помочь ей подняться, пока ее одежда не промокла от снега. Но женщина была так слаба, что не держалась на ногах, и я усадил ее на ступеньку. И вот тогда-то я и увидел тебя. Твоя мама несла тебя в слинге, привязанном к телу. Когда она упала, он уже начал развязываться, и она едва сумела уберечь тебя от удара о мостовую. Уже в таком раннем возрасте у тебя была копна волос, — он улыбнулся, — и крохотное маленькое кругленькое личико, выглядывающее из-под шарфа. Ты не издала ни звука. Ты всегда была очень послушной девочкой…

Его улыбка поблекла.

— Твоя мать была немного не в себе, и я испугался, что, если отпущу ее, она снова упадет в обморок. Поэтому я завел ее в кухню и хотел уже вызвать врача, но, немного придя в себя, она принялась умолять меня не делать этого. Лиззи пыталась добраться до какого-то знакомого ей места, какого-то миссионерского дома для женщин, попавших в беду, но не смогла его найти и теперь не знала, куда деваться. Я не знал, правильно ли поступил, подобрав ее на улице, и переживал из-за того, что скажет тетя, когда придет, но твоя мама была такая юная и грустная, и держала тебя так, словно толком не знала, что с тобой делать, и я не мог поступить иначе: я оставил ее у кухонной плиты, чтобы она согрелась.

Когда тетя вернулась домой, мы стали думать о том, что нам делать. Моя тетя — ты ее не помнишь, но она была похожа на бабушку, очень практичный и, что тут скажешь, добрый человек — постелила постель, помогла твоей маме раздеться и покормить ребенка, затем сложила в коробку простыни, сделав для тебя кроватку, и сказала, что обо всем поговорим утром.

На следующее утро тете не хватило духу отпустить Лиззи, поэтому она разрешила ей остаться еще на одну ночь, помогала ухаживать малышкой, и постепенно, по кусочкам, мы выудили из нее историю о мертвом малыше и о том, которого она смогла спасти от «Милосердных сестер» и усыновления, а когда попытались выяснить, где ее семья и не ищут ли они ее, она замолчала. Лиззи пережила серьезную травму, испытала потрясение и была сильно напугана, и мы не смогли выставить ее на улицу. Она была больна, физически, но в первую очередь душевно. Сейчас у нас есть психологические консультации для людей, потерявших близких, но тогда ничего этого еще не было. Моя тетя Лавиния взяла Лиззи под свое крыло, кормила ее, ворковала над ней, качала на руках тебя, а когда Лиззи стало лучше, она начала работать по дому и ходила за моей тетей, словно тень. Мы придумали целую историю, будто она — наша дальняя родственница, приехавшая погостить к нам с малышом. Благодаря этому Лиззи могла бы выходить на улицу, не смущаясь перед соседями, но она никого не хотела видеть, не хотела даже выходить из дому. Она панически боялась, что однажды явится отец и заберет ее. Я подолгу сидел рядом с Лиззи, разговаривал с ней, когда она была не против, играл с тобой; посадив тебя в коляску, гулял в небольшом парке по соседству: тетя Лавиния была уверена, что тебе необходим свежий воздух.