Читать книгу "На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг"

При этом я произносил с утрированным русским акцентом: «My crazy American friends»[307] и далее по-русски голосом Арнольда Шварценеггера, имея в виду их странную игру: «Американский пропаганда!»

Игроки на пару минут останавливались, и я слышал дружественный хор ответных приветствий: «Crazy Russian friend»[308], «Kak dela, tovarisch» и прочую американо-русскую словесную хренотень.

Два раза в месяц всей честной компанией посещали открытые лекции и практические занятия в тюремном «Отделе психологии». Заразившись их дурным примером, я благородно записался в группу наблюдения за самоубийцами – «Suicide Watch Team»[309].

Стоило врачам или дуболомам выявить потенциального самоубийцу, несчастных помещали в специальную камеру «за стекло».

Дружинники-вуайеристы осуществляли за ними визуальный контроль в шесть смен. За это санитарам-добровольцам хорошо платили – целых 9 долларов в день!

Я добровольно покинул группу, отработав только две смены – у меня не исчезало чувство, что я подсматривал за бедолагами в замочную скважину.

Католик Крис это дело любил. Как многое другое, включая и игру на фортепиано.

Несколько раз я заставал его в церковном помещении абсолютно одного, наигрывающего популярную классику.

В религиозно-музыкальном экстазе тюремный органист поднимал глаза и закусывал нижнюю губу: больше для него не существовал никто.

Католики Форта-Фикс обладали небольшим конфессиональным преимуществом. Одна из мини-комнаток тюремной церкви выполняла роль постоянно действующей часовенки. Гипсовая Богоматерь, раскрашенная яркой гуашью, в окружении уютных лампадок неожиданно создавала необходимую для костела атмосферу.

Из-за размеров помещения (наверняка бывшей кладовки) в ней едва помещались трое молящихся. В капеллке почти всегда кто-то находился и разговаривал с богом. Еле слышным шепотом.

Как правило, в церковном коридоре, окруженном по бокам комнатами разных конфессий, почти всегда было тихо.

Около главного входа, прямо под улыбающимся «смайликом», висело большое объявление в черной металлической рамке: «Дорогие заключенные! Вы пришли в Храм. Пожалуйста, не разговаривайте громко, не ешьте и не пейте, сохраняйте молитвенную атмосферу. Большое спасибо!»

Просьба от службы капелланов резко отличалась от тона приказов и объявлений, к которым мы привыкли и которые вывешивали зольдатен унд офицерен.

Никаких «цирлих-манирлих»!

Над главным входом в концлагерь Освенцим красовался лицемерный девиз: «Труд освобождает». Над воротами Форта-Фикс был приколочен стихотворный призыв: «Don’t commit a crime, if you can’t serve the time»[310]. Рядом с тюремным штабом – лейтенантским офисом висел другой человеколюбивый транспарант для непонимающих: «Welcome to jail. Jail is your Hell»[311].

Но больше всего любили цитировать в здании школы.

На стенах длиннющего коридора и предбанников висело великое множество стандартных плакатов – совсем как во второразрядном корпоративном офисе в далеком американском Мухосранске.

Меня умилял большущий плакат с фотографией горнолыжника, летящего вниз по склону горы. Под картинкой на черном фоне напечатали слово Courage – «мужество». Далее шло объяснение: «Ключ к счастью – это свобода. Клюк к свободе – это мужество».

На редкость удачная мудрость. Особенно за решеткой. Как говорится, «спасибо за напоминание!»

…За протестантами, мусульманами и католиками в списке популярных форт-фиксовских религий шли растафарианцы. Их можно было легко распознать по длинным свалявшимся косичкам, в некоторых случаях достигающих выпуклых смуглокожих задниц.

Расслабленные выходцы из Африки, Ямайки и других Карибских островов выделялись на тюремном «компаунде». Помимо плохо ухоженных волос, я узнавал их по четырехцветным шапкам, которые они почти никогда не снимали и в которых выносили продукты из столовой.

Объем вязаного головного убора раз в десять превышал дамскую мохеровую шапочку «Made in the USSR». Черный фон головного мешка символизировал мировое «негритянство», зеленый цвет – «украденную землю», желтый – «похищенное колонизаторами золото» и, наконец, красный – «кровь чернокожих».

Растафарианцы обожествляли бывшего эфиопского царька Хайли Селасси Первого. Наивные чернокожие дяденьки считали, что негры – это подвергшиеся реинкарнации израильтяне, заколдованные гадкими белыми врагами.

Я в этом глубоко сомневался.

Окончательной целью и мечтой патриотического религиозного течения, принимавшего одновременно Ветхий Завет, философию Вуду и Черную магию, была репатриация на африканскую историческую родину и возвращение Мессии в Эфиопию.

Для растафарианцев и американских негров политически корректные власти США в конце шестидесятых годов ввели специальный праздник. В декабре, между еврейской Ханукой и христианским Рождеством, им была дарована Кванзаа – дни памяти африканского наследия и происхождения.

Чернокожие этот праздник не жаловали, открыток «Happy Kwanzaa»[312] друг другу не посылали, а лишь говорили о насильственном характере их переезда в Северную Америку из благословенной Африки.

Более того – некоторые особо активные прапраправнуки бывших рабов требовали денежной компенсации за подневольный труд своих давно умерших родственников. Среди ответчиков числились известные банки, страховые компании и даже пароходства, перевозившие чернокожих рабов в XVIII веке.

Зная маргинальных негров не понаслышке, их претензии меня нисколько не удивляли…

В ответ на корыстный демарш афроамериканцев я подумывал о подаче своего иска в Верховный суд Египта.

Несколько тысяч лет назад еврейские родственники з/к Трахтенберга бесплатно вкалывали на Каирского фараона Рамзеса II. В моем случае я собирался получить компенсацию не только за многолетнее египетское рабство, но и засудить действующего президента страны как правопреемника жесткого правителя.

Менее перспективными выглядели будущие попытки з/к Трахтенберга засудить правительство Монголии. Моя русская «четвертушка» возмущалась и кипела: мне до слез было обидно за державу, перенесшую монголо-татарское иго и Чингисхана.

С американскими неграми меня объединяла принципиальная жизненная позиция.