Читать книгу "Город Лестниц - Роберт Джексон Беннетт"

Нельзя сейчас об этом думать.

Сигруд смаргивает и сосредотачивается на веревках, свисающих с моста. Огни Мирграда теперь мерцают из дальней дали, словно бы это не огромный мегаполис, а крохотный городок на далеком берегу.

Сколько раз он такое уже видел, пока ходил под парусами? Десять? Сто раз? Отвесные скалы Дрейлингского края, огоньки крохотных хижин вдоль берега. Он просыпался и видел, как кружат и вскрикивают над вершинами утесов чайки.

«Нельзя сейчас думать об этом», – снова говорит он себе. Но мучительная память не отпускает, она как заноза в пальце, которую так трудно вытащить…

Журчит и всплескивает вода. Пасмурное небо над головой. Костры на вымерзших камнях берега.

Он вспоминает, как пришел из моря в последний раз. Молод он был, и сердце его тосковало по семье. А когда они бросили якорь у дрейлингских берегов, до их ушей дошли страшные новости: «Король! Они убили короля с сыновьями, всех убили! Они жгут дома! Город сожгли! Что же нам теперь делать?»

Он весь оцепенел, как услышал. Он не понял, не смог понять, как такое могло произойти. У него не укладывалось в голове. И он спрашивал, спрашивал раз за разом: «Всех сыновей? Всех? Вы уверены?» И ему неизменно отвечали: «Выбили род Харквальда. Иссяк род королей, нет их более, горе нам, горе».

Под ногами Сигруда хрустит лед. «Мир труслив, – думает он. – Он не смеет меняться у тебя на глазах. Он ждет, когда ты отвернешься, и прыгает тебе на холку…»

Он идет по замерзшей Солде. Жир на его теле застыл молочно-белой коркой, корка идет трещинами – ни дать ни взять голем из свечной лавки. Он идет к месту, где с центральной арки моста свисает буксировочный канат. Пока он стоял на мосту, тот казался узким, что там ширины в этих сорока, а то и меньше футах. А с реки он видится огромной черной становой костью, рассекающей небо.

Камень выдержит. Должен выдержать. Если он все сделает правильно, мост не обвалится.

Сигруд слышит плеск воды. Он смотрит вправо и видит в тени моста геометрически правильный круг полыньи. Вода качает в ней густой слой деревянных обломков. Видимо, это обломки шалаша, а те, кто в нем сидел, давно погибли.

Наконец он подходит к свисающей веревке, сворачивает в кольцо конец буксирного каната и затягивает его узлом из корабельной веревки. Узел настолько привычен, что пальцы вяжут его сами.

А пока вяжет узел, вспоминает.

Он вспоминает, как кинулся домой, после того как узнал о перевороте. И как прибежал, а на месте дома – пепелище, и нет никого. И вокруг все разворочено, и земля солью посыпана.

Он вспоминает, как откопал в мокром пепле выгоревшей спальни хрупкие белые косточки. Как рыл могилы во дворе. Как хоронил обгоревшие, развалившиеся на части неполные скелеты, не разбери-поймешь, где чья косточка. Посмертная головоломка, оставшаяся от человеческих жизней.

Он не смог узнать в них жену и дочерей. Но постарался изо всех сил разгрести кости на три кучки. Потом он их похоронил и оплакал.

Так. Хватит.

Сигруд привязывает оставшиеся канаты к петле на буксирном тросе, а противоположные концы веревок вдевает в гарпуны и закрепляет. И вонзает гарпуны в лед, в линию, каждый в пятидесяти футах от другого.

Перед центральным гарпуном Сигруд ставит на лед фонарь. И вычерчивает острием алебарды четыре глубокие, длинные линии, сходящиеся в одной точке – прямо перед фонарем. Закончив трудиться, он оглядывает распластавшуюся на льду огромную звезду. А потом он садится в этой точке голыми ягодицами на лед, кладет на колени алебарду и ждет.

Где-то безутешно крякает утка.

С восточного берега ветер доносит обрывки истошных воплей.

Сигруд пытается сосредоточиться на настоящем, но воспоминания не отступают. И не дают покоя.

Он вспоминает, как объявили: теперь у нас новая страна, называется Дрейлингские республики. Это уродливое образование с трудом можно было назвать страной, да и название вызывало только грустную улыбку: какие такие республики? Обычные пиратские государства, алчные и погрязшие в коррупции.

Сигрудом тогда владели горе и гнев. Как и многие, он решил не сдаваться без боя. И, как и многие, проиграл, попался. Его бросили в Слондхейм, в тюрьму на утесе, чтобы он пожалел, что не умер. Так они сказали.

И оказалось, что не соврали. Он не знал, сколько лет провел в одиночной камере на жидкой овсянке, ведя долгие разговоры с самим собой. Конечно, отчасти вина лежала и на нем: как только его выпускали, он тут же набрасывался на первого встречного, пытаясь убить. Часто у него получалось. И тогда они решили: хватит. Сигруд выходить из камеры больше не будет. Пусть живет и сдохнет во тьме.

Но однажды открылась щель в двери его камеры, и Сигруд увидел странное лицо. Таких ему раньше видеть не приходилось: то была женщина со смуглой кожей и длинным носом, темными глазами и губами, а еще на лице она носила – подумать только! – какую-то стеклянную штуку: у нее перед каждым глазом по прозрачному кругляшку было. Однако всякое изумление улетучилось, когда лицо сообщило: «Твои жена и дети живы и в безопасности. Мне удалось их отыскать. Если хочешь поговорить со мной, я вернусь завтра».

И щель с грохотом закрылась. Послышался звук удаляющихся шагов.

Так Сигруд впервые увидел Шару Комайд.

Сколько лет они уже вместе работают? Десять? Одиннадцать? Какая разница, если подумать. Какой прок в этих годах, в этой новой жизни…

Сигруд смаргивает. Веки слипаются от натекшего жира.

Он думает о детях, которые стали ему чужими, о том, что они уже выросли. И о молодой женщине, которая некогда была его женой. Наверное, она уже по новой вышла замуж, и у его детей теперь новый отец…

Он смотрит на свои ладони. Они покрыты шрамами и блестящим жиром. Сигруд не узнает свои руки.

На горизонте подо льдом мигает слабый желтый свет.

Сигруд стирает жир с ладоней, проверяет, не скользит ли в пальцах древко алебарды.

«Все идет так, как должно идти, – думает он. – Холод, тьма, во тьме ждет смерть».

Сигруд ждет.

* * *

Желтый огонек подплывает все ближе и ближе, грациозно и плавно перемещаясь подо льдом. Сигруд слышит постукивания – словно бы слепец с тросточкой приближается. «Оно прислушивается, – думает он, – к отзвукам, чтобы понять, что там на поверхности».

Теперь лед поскрипывает под ним. Желтое свечение в двадцати футах, а само световое пятно – не менее фута в поперечнике. Похоже на глаз гигантского кальмара… Да, помнится, ел он такого кальмара, потушили в рыбном бульоне и съели. И его было крайне непросто выловить, того кальмара…

Сигруд не видит сквозь лед, но слышит, как что-то пощелкивает в пятнадцати – нет, в десяти футах от него. Оглянувшись, видит, что вокруг выпиливается правильный круг, а еще видит, что правильно оценил ширину тулова чудища: круг пересекает все четыре линии, что он вычертил на льду. Сейчас дрейлинг словно бы сидит в центре огромного белого пирога, разрезанного на восемь частей.