Читать книгу "Начало конца комедии - Виктор Конецкий"

Последний раз в Антверпене(рассказ)

Три маленькие яхточки дрейфовали в тумане, связанные тросом. Они связались, чтобы не потеряться в мокрой мгле и не разрушить компанию. Радар почему-то не взял их. И мы чудом успели отвернуть, когда прямо по носу возникли три белокурых привидения с обвисшими парусами, три бездумные маленькие бестии, или три наивные бестии, или три парочки самоубийц.

Мы промчались в полусотне метров, а нам махала какая-то набитая романтикой или глупостью женщина, она смеялась и махала ручкой в алой варежке. Надо же – кататься на яхте в Северном море в декабре! Что тут оставалось сделать? Только показать женщине кулак, а потом проводить глазами исчезающие за кормой три маленьких привидения, и пожать плечами, и отшагнуть обратно в тепло рубки, и накатить дверь, прижать ее клином, чтобы она не откатывалась на кренах и вибрации, и опять вернуться к радару, испытывая острейшее желание еще сбавить ход, но мы и так сильно опаздывали в Антверпен, и сбавлять ход никак невозможно было, ибо нигде время с такой скоростью и очевидностью не превращается в доллары, как на море. И с годами мысль об этих долларах входит в плоть и кровь.

Милях в тридцати от Флиссингена туман поредел – его здесь разгонял сильный ветер с берега. И по левому борту обнаружились два столба белого дыма с огненными проблесками – голландское специализированное судно сжигало сухопутный мусор. Оно маленькое, но дым валит из него, как из Везувия и Ключевской сопки вместе взятых. И стараешься пройти с наветра, чтобы не нюхнуть вони – она проникает в рубку даже при опущенных окнах.

Слово "Флиссинген" когда-то действовало околдовывающе. И казалось, что под этим словом на острове Валхерен живут гриновские герои. Тем более что юго-западное побережье острова Валхерен, начиная от мыса Зюйдерхофд и до самого Флиссингена, покрыто дюнами, а дюны щемят душу чем-то грустным и вечным. Нигде мне так хорошо не мечталось, как одному среди прибрежных дюн под шелест их песка и ровный шум наката.

Со стороны моря вдоль города Флиссинген все еще виднеются валы старинных укреплений. Они тоже вызывали особое настроение. И еще здесь околдовали меня когда-то сами городские дома, которые стоят прямо у моря, отделенные от прибоя только полосой набережной и косыми молами, внешние края которых обозначены черными шаровыми знаками.

Шельда была полна тумана, смешанного с тяжелым дыханием заводов. Не видно было даже корабельного носа. Только четыре ряда контейнеров на палубе. Передние торцы контейнеров упираются в сизо-черную стену тумана. Где-то над ними слабое сияние от топового огня.

А в зените туман просвечивает, и там видны звезды, которые напоминают огни самолетов, – кажется, не туман летит, а сами звезды набирают высоту.

На металле палуб густая влага. Дым сигарет не хочет вылезать из рубки в холодный туман и плывет вместе с судном.

Тихо.

И слышно, как слабая попутная волна касается где-то береговых отмелей и плюхает. Слышны и тихие вскрики птиц из сизо-черной тьмы.

Очень промозгло, и все в рубке начинают чихать.

– Надеюсь, после Тернезена тумана не будет, – бормочет речной лоцман, когда мы с ним очередной раз сталкиваемся лбами над экраном радиолокатора. Я тоже надеюсь. Но туман держится почти до самого Антверпена. И только в три десять ночи огни створов и буев вокруг начинают сверкать во всю свою алмазную мощь.

Шлюз Боуденин.

На черной воде у ограждения шлюза спят среди оранжевых отражений от оранжевых огней чайки. На сваях бродят чайки, страдающие бессонницей, и вскрикивают, как ночные сторожихи.

Отсыревший голос боцманюги с бака: "Нос проходит ограждение шлюза!" Равнодушная туша теплохода – сто семьдесят шесть метров стали – бесшумно плывет в тупик. Красный треугольник из предупредительных огней на ботопорте прямо по носу. Здание диспетчерской рядом с бортом на шлюзе. В уютной комнатке кто-то читает журнал. Виден даже женский силуэт на журнальной обложке.

– Приехали, – говорит старпом. Он язвенник и не любит долго стоять на ногах.

– Плюнь через левое плечо, – говорю я. – Приедем, когда ошвартуемся к семнадцатому причалу Альберт-дока.

Доковый лоцман – бельгиец с французским уклоном, немного за пятьдесят, бородка, баки, трубка, запах голландского табака.

Пока подходят буксирчики и подают буксирные троса, я узнаю, что в Лондоне перебои с сахаром и пипифаксом – лоцман только что швартовал британское судно.

– Ужасные краски заката империи, капитан! – злорадствует он. – Ведь всем известно, что у англичан очень много мозга, а мозг, черт подери, требует фруктозу и сахарозу – представляете, капитан, какая паника поднялась в Лондоне, когда пропал сахар, а вместо пипифакса пришлось употреблять "Таймс"? Как в худшие времена блица!

На шее лоцмана болтается переносная радиостанция "Токи-воки" – связь с капитанами буксиров. Связь с портовым диспетчером он держит по нашему "кораблю".

Даем малый вперед и тихо скользим сквозь ночь мимо дремуче спящих у причалов судов, сквозь узкие дырки поднятых мостов, мимо громад элеваторов и складов.

Сильный западный ветер, очень холодный. Во тьме трепещет, заливается, пластается газовый факел над нефтехранилищами "Шелл".

С кормы докладывают, что на палубе полно машинного масла – разбилась бочка, принайтовленная возле румпельного отделения. Во-первых, им там скользко работать с тросами; во-вторых, масло через шпигат течет за борт.

– Какого дьявола они орут на весь свет, чиф? Прикажите забить чопы в шпигаты! Что, второй сам не может догадаться? – Мне кажется, лоцман понимает по-русски.

Лоцман уже выскочил на крыло и пялит зенки за борт – не хватает налететь на штраф. Но тут его срочно требует на связь диспетчер.

Бурный разговор на фламандском, вероятно, языке. Затем у лоцмана вдруг вырастает хвост, которым он начинает вилять: маленькая неприятность, капитан, автомобиль со швартовщиками угодил в аварию, нет-нет, никто серьезно не пострадал, но людей на причале нет, знаете, какие капризные нынче рабочие – сейчас они повезут свои царапины врачу, потом должны навестить юриста…

– Что будем делать, мистер пайлот?

– Будем удерживаться на месте.

– Мне не нравится ветер, мистер пайлот. Похоже, что пахнет шквалом. Сколько времени нам предстоит ждать?

– Я не могу этого сказать, капитан. Поверьте, что мне самому не нравится ситуация. Я не отказался бы от более мощных буксиров, капитан, если ветер усилится.

Судно-как породистая лошадь – нет для него ничего более невозможного, нежели стоять на одном месте: вечно его куда-нибудь тянет или ведет.

Конечно, лет десять назад, когда еще не развелось на свете такого безумного количества буксиров, лоцманов, швартовщиков, диспетчеров и подруливающих устройств, мы бы спокойненько сунулись носом в первое попавшееся местечко, матросики съехали бы на земную твердь по концу от кранца, сами приняли веревки и мы бы великолепно ошвартовались при помощи обыкновенного брашпиля и лебедки. Но нынче, когда тебя за нос и корму тащат буксиры и весь ты опутан всякими местными портовыми правилами, наставлениями, предупреждениями, а матросики твои едва ползают по палубе в касках, как провинциальные пожарники в понедельник, ты вполне готов впасть в панику, если швартовщики опоздали.