Читать книгу "История величайшего изобретения. Как начинался язык - Дэниел Эверетт"

Когда участники взаимодействия относятся к разным культурам, как в примере с договором у Медисин-Лодж, они часто исходят из того, что остальные участники имеют сходное понимание ролей, структур и значений, используемых в этом взаимодействии. Но они редко осознают, что каждый участник обладает собственной интерпретацией совместной деятельности. Я считаю, что произошло следующее: команчи интерпретировали обещания правительства Соединенных Штатов, данные у Медисин-Лодж, как актуальные и безусловные с момента подписания договора. Для них каждый из говоривших был полномочным представителем своего народа. Переговорщики со стороны Соединенных Штатов считали себя подчиненными конгресса, а индейцев рассматривали как группу, которая принимает условия, выдвинутые вышестоящим органом. То есть они воспринимали подписание договора как начало длительного, растянутого во времени процесса. (Они также считали индейцев менее развитыми существами, мнениями и взглядами которых можно было пренебречь.)

В сообществах Homo erectus должны были существовать критерии для определения членства, обязанностей каждого члена сообщества, взаимоотношений между членами сообщества (например, детьми и взрослыми) для планирования совместных действий и прочего.

Восприятие и горизонты мысли[184] в значительной степени формируются культурной сетью. Для европейских обществ это, видимо, означает, что дуализм Декарта и идея Тьюринга о сознании как компьютере являются основой познания. Но такое представление, скорее всего, ошибочно.

Еще на заре искусственного интеллекта известные сторонники интерпретации мозга как компьютера утверждали (порой довольно эмоционально), что машины, конечно же, могут думать. Джон Маккарти говорит следующее: «Приписывать машине или компьютерной программе определенные убеждения, знания, свободу воли, намерения, сознание, способности или желания можно только в том случае, если такое приписывание выражает ту же информацию о машине, какую выражает о человеке»[185].

Но подобное утверждение строится на ошибочном понимании убеждений и культуры. А персонификация компьютеров и приписывание им убеждений и всего остального зачастую оказываются просто преувеличением. Можно с определенной долей юмора, но все же вполне обоснованно, расширить это утверждение и попытаться приписать убеждения чему-то еще. Можно сказать, например, что термостат считает, что стало слишком жарко, и потому включает кондиционер. Или что пальцы ног расставляются потому, что им тепло. Или что растения разворачиваются к солнцу, потому что считают это правильным. В действительности есть множество культур, вроде пираха или вари, в которых убеждения часто приписываются животным, облакам, деревьям и т. д. Но это лишь способ организации речи. Племена, с которыми я работал, не говорят об этом буквально.

Убеждения — это состояния, которые возникают, когда организм (в том числе мозг) направлен на что-либо, будь то идея или растение. Убеждения формируются индивидом, когда он вовлечен в язык или культуру.

Если размышлять о культуре эректусов, их ценностях, убеждениях и социальных ролях, то на ум приходят второстепенные вопросы, в частности появление в культуре орудий и их значение для культуры. Как следует описывать с точки зрения культуры орудия, предметы, используемые членами культуры для выполнения различных задач? Орудия переполнены культурными знаниями. Можно сказать, что орудия — это застывшая культура[186]. Это могут быть материальные орудия: лопата, картина, шляпа, ручка, тарелка или даже пища. Но нематериальные орудия не менее важны. Возможно, наиболее важное орудие человека — это язык. На самом деле сама культура — тоже орудие.

Природа языка, основанная на орудиях, очевидно прослеживается в историях. Истории используются, чтобы убеждать, объяснять, описывать и т. д., а всякий текст заключен в контекст «темной материи». Истории, включая книги, конечно, отличаются от материальных орудий, поскольку являются языковыми орудиями и в принципе могут как-то раскрывать «темную материю», из которой отчасти и возникают. Хотя, как правило, в речи передается очень немногое. По понятным причинам. Люди говорят о том, чего, по их мнению, собеседник не знает (но у него есть необходимые фоновые знания, чтобы понять сказанное). А невыражаемое знание (или «темная материя»), о котором люди обычно не подозревают, просто упускается из виду.

Язык как орудие также обнаруживается в формах историй. Рассмотрим перечень принципов, которые антрополог Марвин Харрис приводит в качестве описания правил, используемых индусами, проживающими в сельских районах Индии, применительно к дефекации:

A spot must be found not too far from the house.

The spot must provide protection against being seen.

It must offer an opportunity to see any one approaching.

It should be near a source of water for washing.

It should be upwind of unpleasant odours.

It must not be in a field with growing crops[187].

Нужно найти место недалеко от дома.

Оно должно обеспечивать защиту от чужих взглядов.

Оно должно обеспечивать возможность заметить, что кто-то приближается к вам.

Рядом с ним должен быть источник воды, чтобы подмыться.

Оно должно располагаться с наветренной стороны [от дома], чтобы неприятный запах не распространялся в сторону дома.

Оно не должно быть в поле, где растут сельскохозяйственные культуры.

В первой строке используется неопределенный артикль «а». Во второй — определенный артикль «the». Начиная с этого момента «spot» («место») заменяется местоимением «it» («оно»). Так происходит из-за принятых в английском языке условностей, служащих для того, чтобы отслеживать ход повествования. Неопределенный артикль указывает на то, что модифицируемое им существительное — это новая информация. Определенный артикль показывает, что это разделяемая (общая) информация. Местоимение указывает на отношение к теме. Когда слово упоминается впервые, а затем упоминается снова и снова в ходе повествования, меняется его роль и отношение с общим (разделяемым) знанием. Это маркируется особыми грамматическими конструкциями. Это и есть общее, но невысказываемое и невыразимое (для неспециалиста) знание.

Как представление о культуре, изложенное в этой книге, сопоставляется с более широким пониманием культуры в обществе в целом? Часто можно услышать об «американской культуре», «западных ценностях», «общечеловеческих ценностях» и т. д. В соответствии с изложенной нами теорией «темной материи» и культуры это совершенно рациональные идеи, если интерпретировать их как «пересекающиеся ценности, приоритеты, роли и знания», а не полностью однородную культуру (как бы мы ее ни определяли), характерную для всех представителей данной популяции. От законов до произношения, от архитектуры и музыки до сексуальных поз и телосложения, действия отдельных людей как членов сообществ («любители Бетховена», «те, кто ест хаггис»[188] и т. д.) в совокупности с индивидуальными апперцепциями и эпизодической памятью являются результатом пересечений элементов «темной материи».