Читать книгу "Давай надеяться на лучшее - Каролина Сеттерваль"

* * *

Когда мы добираемся до места, в воздухе повисла морось и небо посерело. Впервые более чем за год я снова на кладбище, где мы с тобой в течение нескольких лет гуляли по вечерам; сперва без Ивана, потом с Иваном в животике, позднее – неся его в слинге на животе. Сегодня он идет сам, важно выступая между мною и твоим младшим братом. Держа за руку меня и дядю, он время от времени командует нам приподнять его над землей, чтобы он сделал шаг высоко в воздухе. Это место не имеет для Ивана особого значения. Он не помнит церемонии в большой часовне слева от входа, когда сто пятьдесят человек пришли с тобой проститься. Не помнит дорожек, по которым я тащила коляску между лужами, пока оставшаяся часть Швеции смотрела мультик про Дональда Дака в первый канун Рождества без тебя. Сейчас осень, и пройдет еще пара месяцев, прежде чем выпадет снег. Меня охватывает жутковатое чувство, что это кладбище преследовало нас, с тех пор как мы стали говорить о себе «мы» – оно звало нас к себе с самого начала, и вот все мы здесь. Разными путями, в разных ипостасях, однако здесь.

Подступают сумерки, мы одни в роще памяти. Мы достаем свечи, и Иван помогает моей подруге поставить их в траву. Там, где расположена роща памяти – на одиноком холме, торчащем среди колыхающихся равнин, дует сильный ветер. Он пробирает до костей, и некуда спрятаться. Мой шарф полощется на ветру, волосы лезут в глаза. К нашим свечам тоже подбирается ветер. Одна из них раз за разом гаснет, но моя подруга терпеливо поворачивает ее, зажигает снова. И в третий раз. Разговаривает то со свечами, то с Иваном, то с тобой. Мы с твоим братом молча стоим позади нее. Я плотнее запахиваюсь в пальто, прячу подбородок в шарф, так что там становится тепло и влажно от моего дыхания. Твой брат стоит рядом со мной, отогревая руки в карманах джинсов, одет он не по погоде. Он в курсе моих домашних дел, однако эсэмэсками мы заранее договорились не обсуждать это при Иване. Иван, со своей стороны, уже устал от свечей, и его взгляд скользит по газону под холмом. Ему хочется сбежать с крутого склона, вместо того, чтобы стоять и глазеть на свечу, которая не желает гореть. Он подходит к нам, берет твоего брата за руку, нетерпеливо тянет, говорит: «Давай! Пошли!»

Твой брат, кажется, с облегчением воспринимает повод подвигаться и избежать той напряженной тишины, которая возникла в нашей небольшой группе. Подруга хочет остаться еще немного. Я, вконец озябшая, стою у нее за спиной, а она сидит на корточках, глядя на зыбкое пламя. Теперь, когда ей не мешает постоянная болтовня Ивана, она обращается прямо к тебе. «Привет, дорогой Аксель, – говорит она. – Мы любим тебя и тоскуем по тебе. Думаем о тебе каждый день, так и знай. Иван такой чудесный мальчуган. Надеюсь, ты видишь его оттуда, где ты сейчас». Для моей подруги, похоже, естественно обращаться к тебе посредством зажженной свечи в Роще памяти. Полагаю, именно для этого и устраиваются Рощи памяти. Сама же я не могу выдавить из себя ни звука. Мне с трудом удается вызвать в сознании твой образ, вместо этого я пытаюсь сосредоточиться на себе. Что мне следует сказать сейчас? Что сделать? Не странно ли, что я молча стою позади, а моя подруга сидит впереди рядом со свечой? Разве все должно быть не наоборот? Может, мне следует сделать шаг вперед? Что я должна сказать? Долго ли мы тут еще пробудем? Куда девались Иван и твой брат?

Мой взгляд скользит прочь от свечей, по лугу между Рощей памяти и часовней. И вижу Ивана и твоего брата, бегущих вниз, прочь от нас, – они направляются к часовне и большому кресту перед ней. Их силуэты уменьшаются по мере того, как они удаляются от нас. Твой брат держит Ивана за руку, и я вижу, что он специально бежит медленно, как в замедленной съемке, чтобы Иван мог поспевать за ним. Их фигурки кажутся маленькими-маленькими среди бескрайнего ландшафта. Звуки тоже удаляются. Низкое небо и большой крест перед капеллой смыкаются у вершины креста. Красиво. Символичная и грустная картина. Я вижу, как твой брат щекочет Ивана, и тот кидается на траву. Твой брат поднимает его высоко в воздух, тянет к небу, сажает себе на плечи. Иван дрыгает ногами, его вязаная шапочка сваливается с головы и падает в траву, издалека я слышу его радостные крики. Тут я немного расслабляюсь. Ивану хорошо.

Подруга замолкла. Она по-прежнему сидит на корточках, не сводя глаз со свечи. Проводит рукой по траве вокруг нее, похлопывает на прощание и чуть пыхтит, поднимаясь. Упирается руками в колени. Оборачивается. Она подходит ко мне, обнимает меня, стоит так некоторое время. Я глажу ее по спине и думаю – кто из нас кого утешает? Вероятно, мы обе утешаем друг друга. Выждав некоторое время, я осторожно высвобождаюсь из ее объятий и спрашиваю, не пора ли нам тоже двигаться. Подруга похлопывает меня по щеке – ей одной позволено похлопывать меня вот так, по-бабушкински – и отвечает: «Да, пошли».

Взявшись под руки, мы покидаем Рощу памяти и поставленные нами две свечи, которые теперь слабо мерцают на ветру в своих прозрачных колпаках. Мы осторожно движемся вниз по тропинке, спускаясь с крутого склона. Под ногами у нас глина и мелкие камни. Трава мокрая и скользкая. Подруга крепко поддерживает меня под руку. Порой она теряет равновесие и опирается об меня. Иногда я делаю то же самое. Медленно-медленно мы движемся вперед и вниз. По мере того, как мы приближаемся к Ивану и твоему брату, их силуэты становятся больше, а контрастные тени на их лицах отчетливее. Я вижу, как Иван хохочет. Его синяя шапочка так и валяется на траве рядом с ними. Я думаю о том, что надо купить ему новые варежки. И непромокаемые штаны. И вообще теплые вещи. В последнее время он так подрос. Почти все вещи стали коротки. Надо вырваться в магазин прямо завтра в обед. Лучше сделать это до операции, чем после – вдруг мне будет так плохо, что я не смогу ходить по магазинам? Я решаю взяться за дело прямо завтра. Нет причин откладывать.

Подруга нарушает молчание и возвращает меня в тот момент, в котором мы находимся. «Ты как, ничего?» – спрашивает она и слегка проводит рукой по моей руке. Я молчу, потому что не знаю, что ответить. Мы идем дальше в полной тишине, ее рука по-прежнему просунута мне под локоть, я по-прежнему не свожу взгляда с Ивана и твоего брата. Моя подруга, кажется, не переживает, не получив ответа на свой вопрос, так что я позволяю себе не спеша его обдумать.

Понятия не имею, как я – «ничего» или нет. То есть: я полагаю, что я «ничего», в зависимости от того, какой смысл вкладывать в это слово. Я дышу и живу, здоровье в норме, и сил по-прежнему хватает на то, чтобы преодолевать день за днем, делая их если не приятными, то, по крайней мере, переносимыми. У меня есть друзья и близкие, которые переживают за меня и желают мне добра. У меня есть работа на полную ставку и зарплата, так что мне не приходится экономить. У меня по-прежнему все сложно в личной жизни, и, вероятно, я еще какое-то время буду оплакивать потерянную любовь. Но ведь это пройдет? Ведь должно пройти?

Я смотрю на Ивана, который смеется, играя с дядей, не подозревая о том, что он сейчас понарошку борется в нескольких метрах от часовни, где менее чем два года назад проходили похороны его папы. Мой Иван, который по-прежнему каждый день смеется и вокруг которого целый арсенал взрослых, делающих все, чтобы он продолжал смеяться. Некоторое время он тоже будет грустить по второй половине семьи, которая больше не с нами. Но и у него это пройдет. И я помогу ему в этом. Пока я жива, я буду наполнять его жизнь смыслом и давать чувство защищенности. Возможно, я была для тебя не лучшей партнершей. Возможно, я не лучшая подруга для моих подруг. Меня нельзя назвать потрясающей сестрой, дочерью или невесткой. В своих последних отношениях я точно не была женщиной мечты. Но рядом с Иваном у меня есть смысл жизни, есть задача. И за эту работу мне не стыдно. Все остальное как-нибудь утрясется с годами. А если не утрясется, придется жить так. Подводя итоги, можно сказать, что я ничего – не более, не менее. «Ничего» – пожалуй, это слово мне больше всего подходит.