Читать книгу "В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Том Холланд"

Было ли это место почитаемым арабами через пятьдесят лет после смерти пророка – другой вопрос. Идея, унаследованная от евреев и христиан, – что одна святыня может обладать такой святостью, что заслуживает паломничества из всех, даже самых отдаленных уголков мира, – соперничала в их умах с совершенно противоположной традицией. Конечно, было очень любезно со стороны епископа идентифицировать святилище мухаджирун как Кааба, но только Каабы были повсеместно от Набатеи до Наджрана. Видеть святое даже в таких относительно земных вещах, как источник, колодец или даже странно окрашенный камень, – таков старый инстинкт арабов. И хотя это, безусловно, говорит об их чувствительности к мистике, но одновременно выдает несколько бесцеремонное отношение к статусу отдельных святынь. Веками святилища почитались как святые – харам, – а потом забывались. Даже пророк, пытаясь определить, в каком направлении должны поворачиваться верующие, чтобы молиться, был способен на крутой поворот: «Безрассудные из людей скажут, что отвратило их от кыблы их (молитвенной супротиви), которой они держались?» Какой могла быть изначальная кибла и чем она была заменена, пророк не подумал нам сообщить, но то, что одна святыня была «раскручена» за счет другой, представляется очевидным (мусульманские ученые относили этот стих к перемене направления от Иерусалима к Мекке, но абсолютно никаких свидетельств тому в Коране нет). Неудивительно, что Абдулла ибн ал-Зубайр, направляясь к Дому Бога, должен был позаботиться, чтобы его голос был слышен на расстоянии15. Шло время, и те, кто помнили пророка, уходили в небытие, а лицемерные Омейяды прочно обосновались среди великолепных и чарующих памятников христианского Иерусалима. Кто мог сказать, как долго будет жить память (не говоря уже о превосходстве) о Бакки?

Два случая укрепили амбиции Абдуллы ибн ал-Зубайра, связанные с этим местом. Летом 683 г. армия Язида расположилась лагерем перед Домом Бога, и Кааба, как утверждают, загорелась и была полностью уничтожена. Одни винили в этом несчастье сирийцев, бросавших факелы, другие – неосторожность Абдуллы ибн ал-Зубайра. Но все подчеркивали непоправимость ущерба. Святыня могла так навсегда и остаться почерневшими руинами, если бы не второй случай. В Сирии умер Язид. Новость застала войска врасплох. Воины чувствовали себя вдвойне брошенными, ведь они лишились не только своего имама, но и благосклонности Господа. Но к Абдулле ибн ал-Зубайру это, конечно, не относилось. Он после смерти своего великого соперника особенно почувствовал свою правоту. И когда армия Язида, которой был необходим новый эмир, пообещала Абдулле ибн ал-Зубайру преданность, если он поведет их в Сирию, тот с негодованием отказался. Его теперь занимали более важные вещи.

Пока сирийцы бесцельно бродили по окрестностям, решая, что им делать, Абдулла ибн ал-Зубайр приступил к сооружению святилища, которое могло бы служить, без каких-либо компромиссов и двусмысленностей, как объект почитания всех правоверных. Говорили, что он лично взял в руки кирку, разровнял все, что осталось от сгоревшей мечети, и возвел на ее месте новую. Дух парадокса в этом чувствовали даже арабы – народ, который традиционно, не задумываясь, оставлял святилища и тут же забывал о них. Абдуллу ибн ал-Зубайра тревожил вопрос: как его новый Дом Бога может считаться вечным, если его только что построили? Судя по всему, его «рекламщики» не испытали затруднений в поисках ответа на этот вопрос. Веками после осуществления Абдуллой ибн ал-Зубайром своего грандиозного строительного проекта повторялись, обрастая все новыми подробностями, рассказы о чудесных открытиях, сделанных в ходе раскопок. Говорили, к примеру, что был обнаружен изначальный фундамент, заложенный еще Авраамом, а также найден таинственный текст, гарантировавший благосклонность Господа ко всем посетителям святилища. И самый сенсационный момент: когда выкопали черный камень, все сооружение начало дрожать. Некоторые утверждали, что на этом камне было начертано имя Бога: «Я, Аллах, властелин Бакки»16.

Как было с Домом Бога, так и с великой империей. Абдулла ибн ал-Зубайра хотел поставить ее на новый фундамент. Так же как огонь оставил от Каабы почерневшие руины, так и фитна разрушила мир. В Сирии наследником Язида стал его сын – настолько больной ребенок, что он умер всего через пару месяцев после воцарения на престоле. При возникшем в результате безвластии арабы снова стали устраивать междоусобицы. Сторонники Али, оплакивавшие Хусейна, излили чувства горечи и стыда на гарнизоны ненавистных Омейядов. Военные отряды хариджитов, рыскавшие по Южному Ираку, возобновили кампанию расчетливого террора. В Куфе некая харизматичная личность, которую потомство назовет «Мухтар-обманщик», захватила городскую казну, раздала всю ее – 9 миллионов монет – бедным и провозгласила революцию (когда все люди будут равны), объявив себя пророком17. Этот человек вызвал большое волнение, продемонстрировав обитый парчой стул, который его враги называли мусором, взятым с чердака Али, а энтузиасты, последовав примеру евреев, назвали свидетельством присутствия Бога – шхиной. Присутствие этого сказочного тотема в кампании – его или привязывали на спину серого осла, или несли люди на носиках – оказалось мощным свидетельством в пользу Мухтара, военачальника и пророка. Также утверждали, что Мухтара, когда он преследовал врагов, сопровождали ангелы на огненных конях.

Столкнувшись с таким неприкрытым энтузиазмом, структура управления, совсем недавно восстановленная Муавией, снова зашаталась. Антагонизм, выпущенный на волю фитной, был неослабевающим, ненависть приводила в замешательство, насилие оказалось диким и утомительным. Слишком многое было поставлено на карту. К извечному волнению племенных распрей – все еще сильных, происходивших между разными арабскими эмигрантами – добавились новые аспекты шовинизма. Фракционисты, когда выбирали имама или пророка, за которым собирались идти, одновременно намечали свою судьбу в следующем мире, и так выходило, когда они сражались, что они неизменно делали это до самой смерти. Снова, как во время великой войны между Ираклием и Хосровом или при первом появлении арабов, чувствовалось, что в конфликте решается многое, на карту поставлено значительно больше, чем просто земные амбиции.

Это чувствовали даже те, кому было написано на роду стоять в стороне и наблюдать за агонией времени. Война – не единственное выражение гнева Господа. Чума тоже вернулась в Ирак, покрывая дороги телами умерших, загрязняя реки и каналы гниющими трупами. Чума привела к голоду. Дети с конечностями тощими, словно сухие веточки, пытались рвать высохшую траву, а матери – ходили мрачные слухи – могли съесть собственных детей. Хуже всего оказывались мародеры, от которых негде было спрятаться. Они проникали везде, упорно преследовали свою добычу, находили ее, куда бы она ни спряталась, лишали всего, оставляя ее голой и босой18. Трудно было найти разницу между такими бандитами, хариджитами и головорезами Мухтара19. Человечество, словно монстры из бездны, охотилось само на себя. События опять предвещали скорое наступление конца времен.

Понятно, был такой исход неизбежным или нет, Бог возложил миссию подготовить к нему мир на Абдуллу ибн ал-Зубайра, главу правоверных. «Приближается для этих людей время дать отчет за себя, тогда как они вполне предаются беспечности»20 – так жаловался пророк. Абдулла ибн ал-Зубайр, прислушавшись к этому грозному предостережению, позаботился о решительных шагах. Поступая как Омар и Осман, направляя дела мира из глубины пустыни, он послал своего брата Мусаба навести порядок в Ираке. Мусаб взялся за это неблагодарное дело с умом и интересом. Мухтар, проповедник тревожного радикального эгалитаризма, был разбит, пойман во дворце губернатора и казнен. Его отрубленная рука, трофей для верующих, который они могли созерцать на пути к месту молитвы, прибили к стене мечети в Куфе, а знаменитый стул сожгли. Одновременно на юге Ирака началась кровавая операция по подавлению хариджитов, в процессе которой Мусаб дошел до персидских нагорий.