Читать книгу "Франсиско Франко и его время - Светлана Пожарская"

В начале 1961 г. примас испанской церкви Пла-и-Даниэль направил послание министру-секретарю «Национального движения», потребовав оградить католические рабочие братства от вмешательства иерархии «вертикальных синдикатов». 14 ноября 1963 г. аббат Монсерратского монастыря Аурелио Эскарре в интервью корреспонденту «Le Monde» заявил, что «политика режима Франко не соответствует принципам католицизма»[527].

Выступление аббата крупнейшего и одного из самых влиятельных не только в Каталонии, но и во всей Испании монастырей вызвало тогда такую реакцию как светских, так и церковных консервативных властей, что в марте 1965 г. он вынужден был покинуть Испанию. Но новый аббат, Кассиан Хуст, продолжая линию своего предшественника, неоднократно заявлял о невозможности поддерживать режим, при котором расстреливают людей за их образ мышления.

Подобные заявления испанских иерархов корреспондентам европейской прессы не были столь уж исключительным явлением. Власти были встревожены. И министерство иностранных дел еще в 1962 г. разослало по посольствам стран Европы и Америки информационное письмо, подобное тому, что было направлено послу в Санто-Доминго Мануэлю Вальдес Лараньяге. В этом письме опровергалась информация, содержащаяся в иностранной прессе, касающаяся якобы напряженных отношений между церковью и режимом. В письме говорилось: «Отношения испанской церковной иерархии с испанским режимом всегда развивались и развиваются в настоящее время в гармоническом русле независимости и плодотворного сотрудничества». В письме в качестве примера приводился семинарий «Купели», состоявшийся 4 мая 1961 г. в Севилье под председательством главы государства и кардинала Буэно-и-Монреаля. Новый архиепископ (Сегуры не было в живых) говорил о согласии церкви и режима, о моральной силе церкви во имя защиты ее идеала. Приводилась также в качестве доказательства гармонии между церковью и государством речь кардинала Антониутги 16 мая этого года перед членами испанского правительства. Кардинал засвидетельствовал высокое уважение испанской церкви и «возвысил свой пламенный голос во имя его превосходительства главы государства, которым он всегда восхищался». Прелат имел в виду «выполнение трудной задачи во имя блага его родины»[528]. Но на общественное мнение в стране и за рубежом все большее впечатление производили иные доклады и интервью испанских иерархов, отличных от точки зрения кардинала Буэно-и-Монреаля.

3 марта 1969 г. в телевизионном интервью в Бонне настоятель монастыря Монсеррат, который в годы гражданской войны был убежищем для беглецов как той, так и другой стороны, сказал, что «эта страна продолжает быть разделенной между побежденными и победителями, хотя пацифистская пропаганда правительства пытается это скрыть. После той войны у народов, составляющих современное испанское государство, похитили их право на свободу ассоциаций, право на забастовку. Можно сказать, что все права человека, провозглашенные «Декларацией Объединенных наций», нарушены». Прелат выразил сожаление, что церковь, преследуемая в начале гражданской войны, не сумела найти путь к диалогу, «как завещал нам Христос». Как показали последующие события, эта точка зрения разделялась многими церковными иерархами[529].

Дальнейшее усиление оппозиционных настроений в среде испанского духовенства связано с именем Висенте Энрике-и-Таранкона, ставшего в 1968 г. архиепископом Мадрида, а в марте — президентом Епископальной конференции.

13 сентября 1971 г. Объединенная всеиспанская ассамблея епископов и священников под председательством примаса-кардинала Висенте Энрике-и-Тарракона большинством голосов одобрила декларацию, в которой отвергалось деление испанцев на победителей и побежденных: со склоненной головой церковь просила прощения у испанского народа за то, что в годы братоубийственной войны не стала орудием примирения противостоящих друг другу сторон.

В духе решений Второго Ватиканского собора участники ассамблеи назвали справедливыми требования свободы выражения мнений и права на политические и профсоюзные ассоциации. И хотя изменение в отношении к режиму наиболее дальновидных деятелей церкви диктовалось не в последнюю очередь опасениями утраты доверия верующих, в сознании которых в 60-е гг. произошли глубокие изменения, тем не менее, оно превратилось в еще один фактор, подрывавший стабильность режима.

Франко был глубоко уязвлен. Он дал понять свое недовольство этой позицией, как он выразился, некоторых церковных кругов испанского духовенства, предупредив в своем новогоднем послании в канун 1972 г., что правительство будет выступать против всего, что может нанести ущерб безопасности государства и нарушить единство нации[530]. Но угрозы такого рода уже не пугали. Но самое большое огорчение ожидало Франко в 1973 г.

К этому времени круг его сподвижников поредел — годы брали свое. Оставался адмирал Карреро Бланко, «серое преосвященство режима», ставший главой правительства 12 июня 1973 г. — в соответствии с новым «Органическим законом» посты главы государства и правительства были разъединены. Но его власти пришел конец 20 декабря 1973 г.

В этот день 50-килограммовый заряд взрывчатки, помещенный в подземном ходе, прорытом под улицей Клаудио Коэльо, взметнул высоко в воздух машину адмирала.

В результате — три трупа: сам Карреро Бланко, его шофер и охранник. Но трагедия могла быть еще более масштабной: внутренняя терраса монастыря иезуитов, куда направлялся на мессу адмирал, была обычно занята в этот час 250 учениками средней школы, расположенной на этом этаже. Но в этот год каникулы наступили на два дня раньше, поскольку дети участвовали в репетиции хора в честь Рождества и Нового года.

Современники обращали внимание на практическое отсутствие охраны — только один вооруженный полицейский. Но такова была философия режима: режим идентифицировался с Франко, и только его персона должна была тщательно охраняться.

На вопрос Вильялонги, кто убил Карреро Бланко, король ответил: «Естественно, ЭТА». Но когда Вилья-лонга спросил, кто стоял за ЭТА, кто манипулировал убийцами, Хуан Карлос ответил: не знаю. Ответ короля не вполне удовлетворил Вильялонгу. «Знаю, как все в мире, что ЭТА была наказующей десницей. Но кто стоял за басками? Кто в свою пользу манипулировал организацией террористов? Я не знаю», — повторил король. Он долго хранил молчание[531]. Тогда Вильялонга сообщил Хуану Карлосу, что в свое время С. Каррильо ему рассказывал, что в наиболее жестокую эпоху франкизма в Испанию засылались агенты, прекрасно натренированные в Советском Союзе и Чехословакии, и которые в считанные месяцы задерживались политической полицией режима. Превосходной и грозной полицией, подчеркивал Каррильо. Его поражало, как баски, у которых всегда лицо, типичное для басков и которые обычно носят баскский берет, «никогда не задерживались и не допрашивались эффективной франкистской полицией, которая никогда не давала осечки, когда речь шла о проникновении коммунистов, настоящих профессионалов, которые знали все уловки спецслужб». У Каррильо сложилось ясное впечатление, что террористам из ЭТА позволяли делать то, что они задумали и даже помогали им. Во всяком случае, по сведениям Каррильо, так полагала и вдова Карреро Бланко.